Обручённая - [51]

По временам чувство это бывало столь сильным, что, если бы к нему, как раньше, присоединились уговоры Розы Флэммок, Эвелина могла прямо прийти к неблагоприятному для коннетабля решению. Но Роза, заботясь о чести своей госпожи еще более, чем о ее счастье, удерживалась от малейшего слова, которое могло поколебать Эвелину после того, как она дала согласие на сватовство де Лэси. Что бы ни думала Роза о предстоящем браке, с этого момента она, казалось, считала его чем-то неизбежным.

Сам де Лэси, ближе узнавая ценность сокровища, которым он хотел обладать, стал относиться к своему предстоящему браку с иными чувствами, чем когда впервые предложил его Раймонду Беренжеру. Тогда это был всего лишь союз ради удобства и взаимной выгоды, представлявшийся дальновидному феодальному барону лучшим способом укрепления своей власти и продолжения своего рода. Даже блистательная красота Эвелины не произвела на де Лэси того впечатления, какое производила на пылких рыцарей тех времен. Он перешагнул уже тот возраст, когда мудрый человек пленяется внешностью; и мог бы, не кривя душой, пожелать, чтобы его прекрасная невеста была несколькими годами старше и обладала меньшими прелестями, ибо это сделало бы их брак более соответственным его возрасту и склонностям. Однако этот стоицизм исчез, когда коннетабль, после нескольких встреч с невестой, убедился, что она, конечно, неопытна, но готова руководствоваться мудростью старших; что хотя от природы наделена живостью и веселостью и вновь обретает их после перенесенных бед, но кротка и добра; а главное, обладает твердостью духа, обещающей, что она пройдет, не оступившись и ничем себя не запятнав, всеми скользкими тропами, какие суждены юности, красоте и высокому положению в обществе.

По мере того как в сердце де Лэси рождались более пылкие чувства к Эвелине, обет крестоносца становился ему все тягостнее. Аббатиса бенедиктинского монастыря, которой выпала забота о судьбе Эвелины, способствовала этому своими увещеваниями. Будучи монахиней, она, однако, чтила святость брачного союза и понимала, что главная цель его не может быть достигнута, если между супругами пролегает весь Европейский континент; а когда коннетабль намекнул, что юная супруга могла бы сопровождать его в лагерь крестоносцев, полный соблазнов и опасностей, добрая аббатиса в ужасе перекрестилась и запретила даже упоминать об этом в ее присутствии.

Однако королям, принцам и прочим важным особам, давшим обет освободить Иерусалим, не раз удавалось добиться отсрочек и даже полного освобождения от обета. С такой просьбой надо было обращаться к церковным властям в Риме. Коннетабль был уверен, что, прося разрешения остаться в Англии, он получит полную поддержку короля; ибо именно его доблести и военному искусству Генрих доверил оборону беспокойной Валлийской Марки и отнюдь не одобрил, когда столь нужный ему подданный дал обет крестоносца.

Поэтому в беседе между аббатисой и коннетаблем было решено, что последний станет просить Рим, а также папского легата в Англии об отсрочке не менее, чем на два года; и можно было надеяться, что столь богатой и влиятельной особе едва ли будет отказано в просьбе, тем более сопровождаемой весьма щедрыми предложениями иным способом содействовать освобождению Святой Земли. Предложения были в самом деле щедры: взамен собственного участия коннетабль брался послать туда за свой счет сто воинов, вооруженных копьями, а при каждом по два оруженосца, по три лучника и слугу или конюха; иначе говоря, вдвое больше того, чем было бы при нем, если бы ехал он сам. Сверх того, он обязывался внести две тысячи золотых византийских монет на общие расходы крестового похода и передать христианскому воинству суда, приготовленные им для себя и своих воинов и уже ожидавшие отплытия.

Но, даже делая столь щедрые предложения, коннетабль чувствовал, что они не удовлетворят сурового прелата Болдуина; именно он, проповедуя крестовый поход, добился участия в святом деле коннетабля и многих других; и ему, несомненно, будет досадно, если от дела этого отступается столь нужный ему соратник. Чтобы, насколько возможно, смягчить архиепископа, коннетабль предложил, если ему разрешат остаться в Англии, послать во главе своего отряда племянника Дамиана Лэси, несмотря на молодость уже известного своей рыцарской доблестью, надежду рода, а в случае если не будет у коннетабля детей, то и наследника всего его состояния.

Все это коннетабль сообщил архиепископу Болдуину весьма осторожно, через их общего друга, на которого мог надеяться и который, как считали, пользовался расположением прелата. Несмотря на щедрость предложений, прелат выслушал их в угрюмом молчании, а ответ обещал дать при личной встрече с коннетаблем, в назначенный для этого день, когда церковные дела потребуют присутствия архиепископа в городе Глостере. Такой ответ, переданный посредником, сулил коннетаблю нелегкую борьбу с гордым и могущественным князем Церкви; но, будучи и сам гордым и могущественным, он не опасался поражения.

Необходимость уладить это дело, а также недавняя гибель отца Эвелины вынуждали де Лэси праздновать обручение скромно и мешали устроить турнир и иные рыцарские игры, в которых ему хотелось блеснуть перед предметом своей любви. Более мирные развлечения с музыкой и танцами не дозволялись монастырскими правилами; и хотя коннетабль выражал свои чувства к невесте великолепными дарами ей самой и ее слугам, его ухаживание, по мнению Джиллиан, более напоминало приготовления к похоронам, чем веселое приближение свадьбы.