Обрученная с розой - [43]

После службы, когда прихожане стали расходиться, его преподобие отправил монаха, чтобы тот передал рыцарю приглашение епископа к ужину.

Филип Майсгрейв прибыл вовремя. Как всегда, он казался невозмутимым, хотя его преподобие и знал, что в глубине души тот недоумевает, чему обязан неожиданным приглашением епископа Йоркского.

Была пятница, постный день, и к столу подавали лишь рыбные блюда. Великолепный осетр, норвежская треска, свежий тунец и нежнейшая паровая форель – все было мастерски приготовлено и приправлено тонкими соусами. Гасконское вино, густое и золотистое, искрилось в кубках.

Епископ Невиль, всегда воздержанный в еде, лишь слегка прикасался к пище, тогда как его сотрапезник молча отдавал должное изысканному ужину, порой вопросительно поглядывая на его преподобие. Епископ кивал, словно подбадривая и благословляя сэра Филипа к продолжению.

«Какой аппетит! – невольно думал его преосвященство. – Какие зубы, какой желудок! Вот кто не страдает подобно мне от болей в печени и скверного пищеварения».

Вошел слуга, чтобы поправить свечи и подбросить дров в камин. Пахло воском, ладаном, корицей и лекарственными травами.

Закончив, сэр Филип омыл по придворному обычаю кончики пальцев розовой водой и, вытирая их льняным полотенцем, заметил:

– Ваш посыльный сообщил мне, что преподобный отец желает побеседовать со мной, вы же пока довольствовались тем, что предоставили мне возможность убедиться в превосходстве епископской кухни над королевской.

– Да, сын мой, мне необходимо кое о чем вас попросить.

– Попросить? Разве у могущественного епископа Йоркского могут быть основания о чем-то просить бедного рыцаря из провинции?

– Это некоторое преувеличение. Ваша женитьба оказалась небезвыгодной, к тому же я слышал, вы в чести при дворе.

– Первая милость, какую оказал мне Эдуард Йорк, – отнял у меня возлюбленную.

– Но он дал вам взамен леди Мод Перси, богатую наследницу славного и могущественного рода.

На это сэр Филип ответил саркастической усмешкой.

В камине обрушились поленья, осветив открытое, горделивое лицо рыцаря. Епископ, прищурясь, взглянул в него.

«А ведь я, пожалуй, склонен поверить, что король ревнует к нему Элизабет Вудвиль и отсылает сэра Филипа от двора только по этой причине», – мелькнула у него мысль.

У рыцаря было смуглое лицо с крепким подбородком, чуть впалыми щеками и резко очерченными скулами. Длинные светло-русые волосы сэра Филипа мягко вились от сырого вечернего воздуха и, обрамляя лицо, ниспадали на лоб и плечи. Черты лица его были соразмерны и приятны, а взгляд глубоких темно-синих глаз, казалось, мог проникнуть в самые потаенные уголки человеческой души. Между густыми прямыми бровями рыцаря пролегла глубокая борозда – след испытаний и тревожных раздумий. Это был тот тип северного воина, в жилах которого смешалась кровь норманнов, саксов и шотландских племен. Лишь смуглота свидетельствовала о том, что мать сэра Филипа была француженкой.

– Я слышал, вас отправляют к графу Уорвику?

Приподняв бровь, Филип вопросительно взглянул на епископа.

– Это так.

– Когда вы едете?

Минуту помолчав, воин ответил:

– Через три дня.

«Правдив. Скверный придворный».

– Я уверен, – начал епископ, – что король сделал верный выбор. Я слышал, вы свободно изъясняетесь на языке своей матери.

– Вполне.

– Кроме того, вы искусный воин, преданы королю, а о вашем отряде ходят легенды. Послание короля в надежных руках.

Филип склонился к уху епископа:

– Я знаю, что о моей поездке за Ла-Манш известно считанному числу лиц. Откуда же вы, родной брат врага короля, можете знать о ней?

– Молодой господин, нет таких событий, происходящих при дворе, которые не становились бы известны церкви, – с улыбкой парировал епископ.

– Это не ответ.

– Уж не намекаете ли вы, чтобы я, глава епархии, исповедовался перед вами, сэр рыцарь?

Филип откинулся в кресле и какое-то время размышлял.

– Должен ли я сообщить королю, что вам стало известно о моей поездке? – спросил он наконец.

Епископ встал и прошелся по комнате. Углы ее тонули во мраке, лишь стол подле камина и выпрямившийся в кресле рыцарь оставались освещенными. Унизанной перстнями, холеной рукой Джордж Невиль провел по своей душистой бороде и неспешно заговорил:

– До меня не раз доходили слухи об удивительной отваге, с какой вы, сэр рыцарь, ведете войну на границе с Шотландией, и, еще не зная вас, я проникся к вам уважением. Порасспросив, я выяснил, что вы остались в юности сиротой, но смогли в это тяжелое время отстоять свои родовые владения и честь. Теперь, по милости королевы Элизабет, вы стали придворным лордом, приближенным короля, а это значит, что время рыцарской доблести для вас миновало. Тот круг, где вы сейчас вращаетесь, обязывает, сын мой, к лести, поклонению и хитрости, и, как муха становится жертвой хитроумной паутины, так и вы невольно оказались в сети интриг коронованных особ. Увы, сын мой, такова жизнь у трона, и тот, кто не принимает этих законов, неизбежно гибнет. Такая участь может ожидать и вас, и здесь не в силах помочь ни редкостное искусство владения оружием, ни отчаянная храбрость. Вот, скажем, вы, сэр Филип, с горечью заявили, что наградой за верную службу Эдуарду стало то, что он лишил вас дамы сердца. Королям, как известно, не перечат, в ваших же словах звучал упрек. Достаточно прознать об этом его величеству – и былому сопернику не миновать опалы. Далее. Вы, если не ошибаюсь, решили известить короля, что его тайные планы стали известны брату его злейшего врага. Господь всемогущий! Я верой и правдой служу церкви и надеюсь, что на этой ниве изволением Всевышнего смогу сделать еще много доброго. Однако в этом случае мне грозит заточение, паства моя лишится пастыря, а сам я, в конечном счете, головы. Впрочем, есть средства обезопасить себя…