Обручение на чертовом мосту - [37]

– Знаю, – обиделась Ирена. – Мед берут ложечкой из розетки, а в розетку накладывают из вазочки. Еще из плошки деревянной его берут, – уточнила она, вспомнив ту плошку, что разделила утром с Емелей.

– Мед берут из ульев, – пояснил Куря с видом превосходства. Поскольку он при этом повыше поддернул свои упадающие вниз штаны и завязал вздержку, выглядел он не столько важно, сколько комично. – Из пчелиных ульев. Пчелы с цветов пыльцу собирают, в улей несут, а там из него медок высиживают.

– Высиживают? – недоверчиво переспросила она. – Как несушка – цыплят?

– Это мне неведомо, – пожал плечами Куря. – Однако я доподлинно знаю, что пчела с цветка летит прямиком в свой улей либо в дупло, коли она дикая, а потом пасечник или бортник оттуда соты достают медовые.

– Как достают? – недоверчиво спросила Ирена. – Руками? А пчелы их насмерть не заедят?

– Непременно, – согласился Куря. – Заедят непременно, коли они не оборонятся. Знаешь, как Мирон, пасечник, наряжается, когда идет мед из ульев брать? На голове у него колпак кожаный с дырками для глаз, рта и носа, на руках плотные вареги с пальцами («Перчатки, значит», – с некоторым усилием сообразила Ирена), ну и вся прочая одежа либо застегнута плотно, либо так завязана, чтоб ни одна пчелка ни в портки, ни под рубаху не проскользнула. Сверху рубахи армячина плотный, на ногах сапоги с отворотами, в таких по болотине ходят. В руках Мирон несет деревянный лоток, а в нем ложка, нож и лопаточка. Выбирает он минуту, когда рой на промысел в поля и леса за пыльцой улетает. Откроет улей, а там соты лежат. Ну, это такие ячейки вощаные, мелкие-мелкие, в которых пчелы и выводят мед, – пояснил Куря, заметив, что в глазах Ирены не тает прежнее недоумение. – Коли хочешь на них посмотреть, открой любой из горшков, что наверху стоят, да погляди, – посоветовал Куря, однако Ирена прекрасно понимала, что, лишь только она отшагнет от окна, Куря немедленно даст деру, а поэтому решила обуздать свое любопытство.

– Потом погляжу, – усмехнулась она. – Да ты рассказывай, рассказывай!

– Ну вот, – продолжал Куря, тяжко вздохнувший оттого, что хитрость его не удалась, – Мирон ножом кусок сотов отрежет, лопаточкой подденет и в лоток положит. Потом другой кусок, третий, пока все соты не соберет. А тот мед, что в улей пролился, он ложкой подберет и в лоточек сольет.

– А пчелы? Они так и будут равнодушно смотреть, как Мирон забирает их мед? – возмутилась Ирена.

– Экая ты бестолковая! – возмутился в ответ Куря. – Я ж тебе сказал, что он за сотами идет, лишь когда рой улетел. Там, в улье, конечно, пчелы остаются, да им Миронову одежу не прокусить. Попусту жалят – и падают, и падают.

– Почему падают? Он их убивает, что ли?

– Они сами себя убивают. Пчела о кожаную маску или армяк жало ломает, а без жала она не может жить.

– Жалко… – пробормотала Ирена.

– Жалко у пчелки, – хихикнул Куря. – Нешто лучше, коли мед в улье засахарится да пропадет? Он людям понужнее будет. Пчелы еще сотов настроят, нового меду наделают. Такая уж их пчелиная доля!

– Ну ладно, – кивнула Ирена. – Как соты вырезают, я поняла. А эти горшки зачем?

– Так ведь мед в сотах запрятан, – пояснил Куря. – Что ж, его из сотов пальцем выковыривать, что ли? Кусками откусывать от сотов нельзя: брюхо забьешь вощиной – помереть недолго! Поэтому бабы кладут соты в особенные горшки, чтоб снизу, видишь, дырочка в нем загодя была проделана либо потом просверлена. Мед из сотов на дно сочится, а через дырочку вытекает в другой горшок. Ежели в нижний заглянешь, то увидишь чистый мед, – с самым невинным видом сказал Куря, однако Ирена по-прежнему была настороже и на новую уловку не поддалась.

– Верю тебе на слово, – сказала она. – И куда дальше этот мед девают?

Куря смотрел на нее, как на сумасшедшую:

– Известно куда! Едят! Либо ложкой черпают, либо на хлеб намазывают, либо пряники медовые пекут. Только в наши избы крестьянские такой мед не попадает. У нас все больше дикий. От диких пчел. Его шибко много не наберешь: гнездо дикого роя высоко на дереве, в дупле, туда и лезть опасно, и мед брать трудно. Небось только медведям да бортникам под силу, а у нас все бортники обязаны свою добычу в господский дом нести. Потом этот мед отправляют либо в город, на продажу, либо барину с другим съестным припасом. А порой сладкого поесть охота – ну просто мочи нет. Ну вот мы с Савелькой и… – Куря виновато пожал плечами. – Да разве только мы? Небось и другие тоже норовят хапнуть то, что плохо лежит. Адольф Иваныч сам виноват, что тут защелка в окне изломана, а он недоглядел.

– Адольф Иваныч вряд ли будет каяться, что за господским добром плохо смотрит, – сухо сказала Ирена. – А вот тебя он крепко выдерет, как мне кажется.

На черные глаза Кури навернулись слезы.

– Ладно, – сказала Ирена, – не реви. Я тебя отпущу, так и быть. Только ты мне свои лапти отдай.

Куря так и вытаращил глаза, еще блестящие от слез:

– Лапти? Зачем?

– Откуда ж ты такой взялся, что не знаешь, зачем лапти нужны? – злоехидно передразнила его Ирена. – На ноги их надевают. Видишь ли, босиком ходить я не привыкла, боюсь пораниться.

– Вот и я боюсь, – пробормотал Куря, садясь, однако, на пол и принимаясь расплетать веревки, которыми лапти были подвязаны. – Онучи тоже возьмешь?