Обрести себя - [208]

— Он меня поцеловал.

— Ну?

— Чтоб мне ослепнуть, если не так.

— И?..

— Никакого впечатления. Так, будто теленок языком лизнул.

— Ничего, впечатления будут, не беспокойся.

— Может быть… А в первый раз ничего. Только стесняюсь теперь с ним встречаться.

— И что, не встречаетесь?

— Да он пытается загородить дорогу. А я убегаю. Стесняюсь. Может, потому что не люблю его.

— Зачем же тогда дала поцеловать себя?

— В другой раз уже не допущу. Это так, для интереса, хотела узнать, что находят люди в поцелуе.

Иляна менторским тоном предупредила:

— Смотри, а то найдешь, чего не ищешь.

— Да я больше не позволю.

— Твое дело. Так не хочешь сказать имя?

— В другой раз.

— Тогда иди, я хочу спать.

— Спокойной ночи.

— Спокойной ночи.

Иляна уже не злилась на подругу — Лиза наивна, как ребенок. И потом, сразу видно, что не она за ним бегает. Неужели в самом деле такая она, цыганская любовь? Теперь она не верила ни одному слову, что наговорил ей Микандру. Просто он оправдаться хотел. Неужели он не понимает, что ее отец не может стать ей поперек дороги? От бессилия и обиды хотелось выть. Она проклинала тот день и час, когда позволила цыганскому сыну заманить себя к роднику. Но при всем том она чувствовала, что готова была бы ползти к роднику, если б знала, что найдет его там.

— Иленуца, спать иди, уже поздно.

— Сейчас.

Кто выдумал еще и эту проклятую любовь?! Обманывали, говорили, что она прекрасна, возвышает, отрывает от земли, наполняет соловьиным пением и сладкой истомой. Чепуха. Никакая полынь, никакая белена так не горька, как она.

Ночь плывет тихая, безмятежная, молодой месяц закатился к горизонту и блестит, как дужка ведра. Провожая его спать, звезды снисходительно улыбаются: иди, мол, мы сами тут посветим. Нагляделся ты, хватит. Да и чего тебе глядеть? Нет больше на земле любви, веры и дружбы. Обман и разочарование на каждом шагу. Звездам хорошо, они не любят и не страдают, у них нет сердца. Почему я не звезда? На старом орехе малиновка пытается хоть немножко развеселить землю. Оставила с птенцами мужа, а сама поет-заливается: «Цью, цью, цью, чири-чи-чу!» И малиновке хорошо, она ни перед кем не робеет, ее никто не обманывает. Пой себе на здоровье. Какое ей дело до того, что у одной девушки в это время легла на лицо первая морщина? Поет, наяривает. Хорошо быть птицей!

В горнице Анка, забывшая наконец про патефон, принялась «с выражением» читать:

Звезды новорожденной свет,

Стремясь к земле, проводит

В пространстве сотни тысяч лет,

Пока до нас доходит.

Анка вбила себе в голову стать актрисой. Анка хочет всю жизнь петь и танцевать. Анка поедет в Кишинев. Анке хорошо.

Наконец все утихомирились, уснул Арион со спокойной душой — все дела этого дня благополучно завершены. Но Мадалина не ляжет, пока сама, своей рукой не закроет все запоры. Запирать двери — ее святая обязанность.

— Горе с этими девушками: утром не добудишься, а вечером не загонишь в постель, — бормочет она.

Распоясанная, с распущенными ко сну волосами, она еще раз выходит на веранду и кричит:

— Иля-ана! Иди спать. Анка, туши свет. Хватит. Что за охота читать на нее напала!

Иляна механически покоряется голосу. Мадалина надежно закрывает дверь на засов и наконец-то отправляется спать.

Была любовь, ее уж нет,

Затмилась мраком ночи,

Но все любви угасший свет

Мне ослепляет очи… —

бубнит свое Анка. Она стала такой прилежной, что повторяет стихотворение еще и еще раз.

Викторица спит, тихо похрапывая. Во сне ее серое лицо стало красивей. А может, это кажется от слабого освещения. Иляна, слыша как сквозь сон Анкин голос, ложится рядом с Викторицей, приготовившись всю ночь страдать. Но чебрец, воткнутый за край настенного ковра, наполняет комнату таким опьяняющим ароматом, что она засыпает в то же мгновение, когда Анка выключает свет.

Когда дом Караманов погрузился во тьму, к забору подкралась какая-то тень. Черчел, который спит обычно на пороге, несколько раз неохотно пролаял. Тень тихонько его подманила и бросила кусок хлеба. Собака узнала пришельца и пропустила во двор.

— Чего тебе? — недовольно спросила Иляна, когда Викторица разбудила ее.

— Микандру пришел.

— Да ну тебя с ним вместе!

— Вставай, он ждет.

— Пусть убирается туда, откуда пришел!

— Так иди сама скажи.

— Я хочу спать.

— Тогда пусть толкует с Черчелом, пока отец не выйдет.

Иляна понежилась еще немного в постели, с наслаждением потягиваясь. Может, она ожидала, чтобы старшая сестра еще поуговаривала ее выйти. Викторица сильно толкнула ее. Уж кто-кто, а она знает, как это жить без любви. Иляна стала наконец одеваться, делая вид, что только уступает воле сестры. Она одевалась сперва медленно, потом все быстрей и быстрей. Кажется, будто она только теперь сообразила, что ее ждут под окном. Исчезла усталость, испарилась злость. В груди что-то подпрыгивает легко и весело, как мячик. Не болят больше натруженные руки, легка голова. Без малейшего шума она выбралась во двор и растворилась в темноте, как пушинка.

— Смотри не надолго, — прошептала ей вслед Викторица.

— Я ему только пару слов скажу…

В голове Иляны уже роятся слова, которыми она будет хлестать его. Пусть он тоже почувствует боль. И, возможно, она все высказала бы ему, да виновато время — не хватило на это. Окаянное время! Как бы ни раскраивал его, как бы ни размечал, все равно для чего-нибудь да не хватит. К тому же родничок, должно быть, затосковал, так долго ожидая их. И ей хотелось навестить его. Туда властно звал ее аромат цветов, цикады и птицы. Даже лягушки из болотца во все горло зовут ее, изнемогая от тоски. В ту ночь роднику было суждено услышать самые сокровенные слова. От зависти струил слезы злой дух воды. А взбалмошные цикады так стрекотали, что от их смычков только щепки летели. Радостно шелестела трава, и звезды приходили на водопой, ярко освещая всю ложбинку. Все вокруг дышало свободно и умиротворенно. Не было только луны. Поторопилась с ночлегом. Но разве обязательно, чтобы она знала все? Можно обойтись и без нее.