Обрести себя - [195]

— Погода стоит отличная, можно и на дворе сушить. — Считая вопрос исчерпанным, председатель опять обратился к Ариону: — Монако хоть минимум трудодней выполнил?

Арион недовольно отмахнулся, мол, пропади он пропадом, такой минимум:

— Сдал какие-то кошелки, и то я ходил за ним по пятам. Стыдно уже к воротам подходить. Михаила дома ни разу не застал, сама Холера меня встречала. То одно, то другое у него, всю душу вымотал, пока хоть кошелки эти сдал.

— Все-таки сдал?

— До сих пор отплевываюсь.

Председатель усмехнулся в усы.

— Дед Ирофте, а ну-ка вылезайте.

Из машины вывалился незнакомый старец, худой — кожа да кости, — но чрезвычайно резвый.

— Дед Ирофте, расскажите-ка еще раз, у кого вы плели корзины прошлый месяц?

— Я же говорил, у Михаила Цуркана, по прозвищу Монако. — Дед оказался словоохотливым. — Я прихожусь двоюродным братом Домники, но живу в Валя-Маре. И договорились, значит, что они дадут мне двадцать рублей и ношеные брюки. Это, значит, которые негодны Михаилу. Теперь они брюки-то дали, а про двадцать рублей забыли… То есть, не дают совсем.

— Хватит, дед, — прервал его Гырля. — Идите в машину и ждите.

— Ждать-то можно, у меня пшеница не осыпается. Но все же интересно, как быть с деньгами.

— Разберемся, дед, идите в машину.

— А чего разбираться? Я говорю точно.

— Верим. Только вы работали не у нас, а у Михаила.

— Верно, у Михаила.

— Чего же вы с колхоза требуете деньги?

— Это как же, с кого же мне требовать?

— С того, у кого работали.

— Так я просил у него, а он не дает. Сказал, что надо подождать, пока телку продаст. А когда же он ее продаст, если корова еще даже не отелилась? Ведь еще жди, когда он ее отлучит от коровы. А мне недосуг, деньги нужны.

— Хорошо, дед, идите в машину.

— Нет, ты, начальник, скажи, что будет с деньгами? Сразу дадите или постепенно?

— Я же говорил, нужно посоветоваться.

— А чего советоваться? Я старый, из меня уже отруби сыплются.

По его пергаментному лицу скатилась слеза. Председателю и Ариону стало неловко. Ион Гырля втолкнул старика в машину и вернулся к Ариону:

— Ну, что скажешь про Михаила?

— Изворотливей лисицы. Просто удивляюсь. Околпачил меня, а я, дурак, поверил. Думал, проснулась у человека совесть.

— Как же, жди. Мало того что другие ему плели корзины, а ему за это записали трудодни, так он еще не хочет платить старику! С пяти утра этот дед морочит голову. Я еще спал, когда он приплелся ко мне. Вчера целый день мучил Маковея.

— Надо просто переписать эти трудодни с Михаила на деда.

— Как перепишешь? У него же квитанция на сданные корзины.

— Так дед подтвердит…

— По судам нас затаскает Монако. Попробуй докажи, что не он плел корзины. А дед уже из ума выжил, кто ему поверит.

— Ну и чертова порода! — воскликнул Арион. — С каких пор помню, вся деревня с ними воюет.

— Хорошо хоть наследников не завел, — сказал Гырля. — И все же вызовем его сегодня в правление. Приходи вечером, поговорим с ним в последний раз. Будет противиться — отрежем усадьбу.

— Давно пора. А то все мне глаза им колют: почему Монако бездельничает и все ему сходит с рук? Да, вот еще что хочу сказать, раз уж ты сам пришел. Наверно, слышал, как воюю с женой. С нею ругаюсь, а сам думаю: справедливо она требует. В самом деле, разве можно так сушить табак? А ну как пойдут дожди — рожки да ножки от нашего табаку останутся.

— Знаю, Арионе. — Гырля заторопился прощаться.

Он давно уже сыт по горло жалобами да упреками. Куда ни повернешься — все ноют и сетуют. Да еще во всех бедах его винят. Год засушливый и хлеб не уродил — он виноват, дожди льют — опять его вина. От районных руководителей до сторожа деда Андронаке все во всех бедах винят председателя. Даже за пьянство инженера Митрофана он держит ответ.

— Почему не пригласил председателя в дом? — уже мягко спросила Мадалина, когда Гырля уехал.

Она успела все взвесить и решила: так или иначе, придется осенью мазать хату снаружи, и ссориться с мужем из-за такого пустяка не стоит.

— Ты смотри, — изумился Арион, — никак, отошла уже?

Щеки Мадалины порозовели, в глазах блеснул молодой огонек, и она лукаво улыбнулась:

— Отошла.

— Значит, уступаешь и эту стенку?

— Бог с нею.

— А может, сама развесишь табак? А я пойду в поле.

— Иди.

— Без шуток? Надо обвязать деревца соломой от вредителей. Как на иголках сижу.

— Иди, иди, я же сказала.

— Девушки приедут с табаком, нужно быстро разгрузить машину.

— Разгрузим, не печалься.

— Машину нужно освободить как можно быстрее.

— Не бойся, трусишка, не задержим.

— Мадалина, знаешь, кто ты? Сама доброта.

— Ладно, не трепись.

— А я уже, грешным делом, подумал, что ошибся в выборе жены. Дай поцелую, пока никого дома нет.

— Убирайся отсюда, старый хрыч! Будут на нас пальцами показывать.

Забытое кокетство проснулось в Мадалине. Притворяясь серьезной и в шутку отталкивая мужа, она прижалась посеребрившейся головой к плечу Ариона. Его жесткие потрескавшиеся губы коснулись этой ее преждевременной седины. Прорва забот и дел, которые постоянно давят, на несколько минут рассеялась, и они остались наедине со всей своей жизнью.

— Отцвели мы с тобой, Мадалина.

— Пора уже, Арион. Вон четыре яблоньки выросли, с нас ростом.