Обреченные - [5]

Ран попятился в сторону повозки с лошадьми, чтобы спрятаться под ней, но лошади в ужасе стали на дыбы, заржали, шарахаясь в разные стороны, и именно в этот момент смотрящий обернулся на истошный крик. Он увидел то, что заставило его застыть и от шока погрузиться в ступор. Двое из тех, кто вошли в цитадель, набрасывались на солдат, впиваясь в них скрюченными пальцами и медленно открывая рты все шире и шире, так, что по уголкам,, возле синеватых губ появлялись жуткие трещины, обнажая черное ничто, дыру под кожей. Они заглатывали головы своих жертв ртами-дырами и тела несчастных конвульсивно дергались, словно с них высасывали жизнь, а потом выплевывали на землю, чтобы через несколько секунд убитый поднялся на ноги и посмотрел на мир черными без белков и радужки глазами. Ран спрятался у самого забора, но назвать это место укромным было бы неверно, скорее, наоборот, он сидел на самом виду, и солнце светило ему прямо в лицо…возможно именно это и спасло ему жизнь, ведь твари, притворившиеся людьми, казалось не замечали его и проходили мимо, по крайней мере, он будет так рассказывать, когда доберется до дороги на Храм Астры. Его, конечно же, прозовут безумцем, потому что всем известно, от чего в Раване умирали жители и солдаты. Как и везде в других местах этой зимой - с голоду или от эпидемии чумы, но никак не от нашествия теней в облике людей из Гарана, где народ так же скосила эпидемия.

Ран со временем перестал рассказывать эти ужасы, ему все равно никто не верил, а ночи полной луны закончились. Только бывшему смотрящему казалось, что это далеко не последняя деревня, которая вымрет с «голоду» за эту зиму, и он бежал на юг. Как можно дальше от жуткого места.

ГЛАВА ВТОРАЯ. ДАНАТ ТРЕТИЙ

Никогда в своей жизни Данат не испытывал этой ядовитой смеси эмоций: жгучая ненависть и в то же время дикое желание удерживать рядом, ломать, унижать и заставить преклоняться, если уж не перед собой, то перед силой Иллина, а шеана упрямая не подчинялась, не становилась на колени и не принимала постриг. Её не пугали ни угрозы, ни обещания избавления от боли душевной. За это Данату хотелось содрать с ниады одежду и хлестать ее шипованными плетьми, а потом клеймить ее тело снова и снова, чувствуя, как дергается его плоть только от одной мысли об этом, вспоминая наслаждение, которое испытал, глядя на распластанную на алтаре велиарию Лассара. Было в ней, покоренной и униженной, нечто эпичное и прекрасное. Ведь в этот момент Данат был во сто крат сильнее ее и даже самого Ода Первого, возомнившего себя таким же могущественным, как и Иллин.

И его сука-дочь, посмевшая осквернить алтарь грязной связью с валлассаром и понести от него греховный приплод, который был настолько слаб и гнилостен, что не пережил и двух лунных недель. Данат содрогался, представляя себе Одейю, извивающуюся под Рейном дас Даалом…как тогда, когда увидел ее, выгибающуюся на постели с руками, зажатыми между ног и разметавшимися по грязному матрасу красными волосами. Только в мыслях астреля над ней яростно и остервенело двигался велиар Валласса, проклятый варвар, присягнувший Саанану. Его сильные ягодицы сжимались и напрягались, вбивая чресла в красноволосую женщину, а Данат скрежетал зубами и бился потным лбом о косяк двери, проклиная обоих… и себя заодно, потому что он даже мечтать не смел о том, чтобы прикоснуться к ней хотя бы пальцем…а презренный ублюдок трахал ее, как хотел и когда хотел. Трахал, не обжигая плоть, а это значит шеана предала своего Иллина и признала хозяином валлассара. Она делала с ним то, что он, Данат, никогда сделать не сможет, потому что его плоть мертва и не знает, что значит каменеть …она лишь может дергаться от оргазма…от безумного и прекрасного по своей силе наслаждения, которое Данат познал, узрев эту сучку, и уже не мог отказаться от этого, возвращаясь мысленно снова и снова к тому моменту. Он даже пытался трогать свой член…но ни одно прикосновение к изуродованной плоти не приносило такого удовольствия, как мысли о ниаде, с раскинутыми в сторону ногами извивающейся на алтаре. У него скулы сводило от мысли о том, какова на вкус ее розовая плоть изнутри.

Грязный валлассар касался ее там? Конечно, касался. Он вбивал в нее свое семя так долго и так часто, что проклятая понесла от него. И Данат не знал, за что ненавидит их обоих больше: за то, что они это делали, или за то, что сам астрель никогда не сможет этого сделать ни с ней, ни с кем-либо другим. Впрочем, как и любой другой послушник храма Астра, вне зависимости от принадлежности к фракции*1. Астрели бесплодны, невозбудимы на плотские утехи, и их тело служит лишь сосудом для души, отданной всецело Иллину. Грязные и отвратительные мысли несвойственны им.

Когда астрель думал о том, что войско валласского пса уже почти достигло границ с землями храма, ему становилось не по себе, он все еще не верил, что тот отважится перейти озеро и обрушиться на самое святое место Лассара. Только военные астрели-гонцы приносили вести одну страшнее другой. Будто войско варварское настолько огромно, что словно саранча из манускриптов святых, покроет всю землю Лаассарскую черным облаком, оставляя после себя одни кости. Там, где прошли они, только коршуны над скелетами и черепами летают, и дым вьется над сожженными деревнями с запахом человеческого мяса. Валлассар беспощаден даже к детям и старикам.