Обреченные на победу - [7]

Это оказалось не так-то легко. Платформа «зернышка» представляла собой бублик диаметром около ста футов. Дырка его, через которую проходил «бобовый стебель» (вы, конечно, помните детскую сказку о том, как бобовое зернышко проросло на полу бедной лачуги, стебель дорос до неба и хозяин лачуги, забравшись туда, раздобыл неслыханное богатство), имела примерно футов двадцать в поперечнике. Диаметр троса был, очевидно, немного меньше: где-то футов восемнадцать, что, если задуматься, явно недостаточно для веревки длиной в несколько тысяч миль. На остальной части пространства размещались удобные кабинки и кушетки, где можно было сидеть и болтать, а также небольшие площадки для просмотра телепередач, еды или игр. Многие участки в стенах оставались прозрачными, позволяя наблюдать уплывавшую вниз Землю, другие тросы «бобового стебля» и колониальную станцию вверху.

В целом платформа очень походила на вестибюль популярной гостиницы экономического класса, вдруг оказавшейся на геостационарной орбите. Единственная проблема состояла в том, что из-за открытой планировки здесь было трудно спрятаться. Этот рейс был не слишком загруженным, так что среди других пассажиров тоже нельзя было укрыться. В конце концов я решил что-нибудь выпить у киоска, расположенного возле центра платформы, примерно напротив того места, где остался Леон. Поскольку прямой видимости здесь не было, то и шансы подольше прятаться от него казались наилучшими.

В физическом плане расставание с Землей оказалось довольно нервным событием — благодаря редкостно неприятному обществу Леона, — зато с эмоциональной стороны все прошло на удивление легко. Еще год назад я твердо решил, что да, я завербуюсь в ССК, и с тех пор мне оставалось лишь делать какие-то необходимые поступки и понемногу прощаться с окружающими. Десять лет назад мы с Кэти записали нашего сына Чарли совладельцем дома вместе с нами, чтобы он мог вступить в права собственности без всяких формальностей, связанных с рассмотрением и утверждением завещания. Кроме того, у нас не было никакого имущества, представлявшего реальную ценность, — одни только безделушки из числа тех, которые накапливаются едва ли не у каждого человека на протяжении жизни. Большую часть мало-мальски достойных вещей я за минувший год раздал друзьям и родственникам, с остальным придется разбираться Чарли.

Прощание с людьми тоже не было тяжелым. Все реагировали на известие с разной степенью удивления и печали, так как доподлинно знали, что человек, вступивший в Силы самообороны колоний, никогда не вернется назад. Но это вовсе не похоже на смерть. Все знают, что где-то там ты все еще жив. Черт возьми, да ведь не исключено, что через некоторое время они отправятся тем же маршрутом и даже встретятся где-нибудь с тобой. Как мне представляется, эти ощущения похожи на то, что люди испытывали сотни лет назад, когда кто-нибудь из знакомых нагружал фургон и отправлялся на запад. Оставшиеся плакали и горевали, скучали по уехавшим, но потом неизбежно возвращались к своим делам.

Что касается меня, то я начал оповещать знакомых о предстоящем отбытии за год до срока. Год — вполне достаточное время, чтобы сказать все, что считаешь нужным, уладить дела и помириться с кем-нибудь, с кем ты в ссоре. Я посидел со многими старыми друзьями и родственниками, разбередил немало старых ран и болячек, причем почти во всех случаях это окончилось хорошо. Несколько раз я просил прощения за что-то такое, в чем не чувствовал себя особенно виноватым, и даже оказался в постели с одной женщиной, чего при иных обстоятельствах, скорее всего, не случилось бы. Ты просто делаешь то, что должен, чтобы немного приблизить людей к себе; они благодаря этому чувствуют себя лучше, а тебе это ровным счетом ничего не стоит. Я предпочитаю принести извинения за что-нибудь такое, чему всю жизнь не придавал ровно никакого значения, и оставить на Земле еще одного человека, желающего мне добра, чем упрямиться и добиться лишь того, чтобы кто-то из остающихся радостно представлял себе, как какой-нибудь чужак вышибает мне мозги. Можно назвать это страхованием кармы.

Чарли вызывал у меня наибольшее беспокойство. Как у многих родителей с детьми, у нас имелись свои заморочки: я был не самым внимательным отцом, а он — не самым собранным и целеустремленным сыном. Свою дорогу в жизни он выбрал, когда ему перевалило далеко за тридцать. Впервые узнав о нашем с Кэти намерении вступить в ССК, Чарли прямо-таки взорвался. Он напомнил нам все: как мы учили его, что насилие не может служить ответом ни на что, как мы страстно выступали против Субконтинентальной войны и даже как мы когда-то целый месяц пилили его за то, что он отправился с Биллом Янгом стрелять по мишеням. (Мы с Кэти считали, что тридцатипятилетний мужчина вполне мог бы и забыть о таком мелком происшествии.)

Наши баталии прекратились со смертью Кэти, так как и он, и я поняли, что большинство вещей, о которых мы спорили, ровным счетом ничего не значат. Я был вдовцом, он — холостяком, и у нас не осталось никого, кроме друг друга. Однако вскоре после этого он познакомился с Лайзой и женился на ней, а спустя еще примерно год стал отцом и был вновь избран мэром. Оба события произошли в один и тот же невероятно беспокойный вечер. Чарли поздно созрел, зато плод получился прекрасный. У нас с ним состоялся собственный прощальный ужин, во время которого я попросил прощения за кое-какие вещи, случившиеся в прошлом (искренне), а также сказал ему (столь же искренне), насколько я горжусь тем, что он стал таким, каким стал. Потом мы сидели на крыльце, потягивали пиво, смотрели, как мой внук Адам неловко пинает на газоне теннисный мячик, и долго-долго говорили о всяких пустяках. Мы расстались хорошо и с любовью, а чего же еще хотеть от отношений между отцом и сыном?