Обреченные на гибель - [45]

— Глу-по!.. Мерз-ко!.. Гад-ко!.. Гнус-но!.. Дико!..

И вообще, точно задался целью подыскать, припомнить все подобные слова и ими выстреливать равномерно, точно с прицельного станка, в то рыжее, что перед ним металось.

Когда вошел Ваня и, не раздеваясь, в своем затканно-черном заграничном клеше, остановился в столовой, там уже не было Иртышова: он лежал у себя в комнате и курил, а Прасковья Павловна старалась унять окончательно разошедшегося Синеокова:

— Да будет же вам!.. Да оставьте же!.. Вы себе же вредите этим!.. Вам же нельзя раздражаться!..

Но раскрасневшийся, дрожащий Синеоков кричал:

— Или он, или я!.. Или я, или он!.. Кто мне поручится, что мне с ним безопасно?.. Это — явный разбойник!.. Разбойник с большой дороги…

О. Леонид первый кинулся к Ване.

— Ну что?.. Как?.. Скажите, как?.. Ах, какой случай!..

И Синеоков, умолкший вдруг, и Хаджи, и Дейнека, — все столпились около Вани с виноватыми почему-то лицами.

— Отец… я думаю… ничего уж теперь… Отошел, — пробасил Ваня.

И Синеоков ему тут же:

— Я завтра же попрошу доктора, чтобы этого выкинуть вон!

— И я!.. И я тоже!.. Присоединяюсь!.. — тщательно выговорили о. Леонид, Дейнека и Карасек, точно Ваня и был доктор.

— Перед вашим батюшкой нам бы следовало извинить-ся! — протянул Хаджи, и тут же остальные:

— Непременно!.. Конечно, извиниться!

Но махнул Ваня шляпой, которую держал в руке:

— Что вы!.. Извиниться!.. И не думайте даже!.. Да и в чем именно вам-то извиняться?..

И тут же поспешно:

— А он… этот… где же?

— Иртышов?.. Здесь!

И услужливо открыли перед ним комнату Иртышова и столпились около двери, может быть ожидая с тайным интересом, как этот Сампсон без ослиной челюсти обойдется сейчас с рыжим "филистимлянином".

Но Ваня перед наседавшими пятью, улыбаясь неверно и бормоча неловко: "Наедине, господа, нам надо… Уж вы… подождите пока…" — затворил плотно за собою дверь и, чтобы не смущать Иртышова, оглядевшись, мирно уселся на стул и внимательно посмотрел на него, добродушно и с явным любопытством.

Похоже было на то, что Иртышов хотел выскочить из комнаты стремительно, но, увидев, что Ваня сел, остановился, присмотрелся к нему пытливо и тоже сел, только не на другой стул и не на кровать, а на широкий, во всю толщину каменной стены, подоконник.

Здесь все лицо его, небольшое, заросшее до середины скул рыжим волосом и со взлизами на лбу, было в тени и казалось иззелена-серым. Спиною он уперся в ручку шпингалета, а длинными руками тут же привычно обхватил острое левое колено, и так как Ваня (так показалось ему) очень уж долго разглядывал его, не начиная говорить, то он первый не выдержал и сказал вопросительно:

— Ну?

— Ну… дело ваше, конечно, скверно! — понизил Ваня свой густой голос, чтобы не слышали за дверью.

Иртышов достал папиросу, но так как спички лежали на его койке, а слезать с подоконника ему не хотелось, то он повертел ее в руках и спросил Ваню:

— В каких смыслах скверно?.. Уж не донести ли на меня желает ваш отец?

— Едва ли! — повел головою Ваня. — До-нес-ти?.. Что вы!.. Но вот приехать сюда еще раз… это он очень может!

— Предпочтет! Вы думаете?.. Дайте спичку, если есть.

— Думаю, что предпочтет… Спички?.. Нет у меня спичек.

Иртышов легко спрыгнул с подоконника, взял с койки свой коробок, закурил и лег снова, как лежал до Вани, левую руку заложив за голову.

— Когда же именно?.. Сегодня пожалует?

Ваня добросовестно подумал:

— Сегодня едва ли… Сегодня он будет исправлять картину.

— А завтра с утра я выпишусь!.. Черт ли тут!.. Хотя тут есть кое-какие удобства, но… неважно!

И Иртышов очень глубоко затянулся и потом весь заволокся дымом.

— Я думаю, вам и из города надо уехать, — еще больше понизил голос Ваня.

— Ну-у?!. Все-таки… донесет, значит?

— Нет, он доносить не будет, — это наверное, но-о…

— Понял!.. Там я какую-то видел… особу в белом… Она донесет?

— И она доносить не будет, но, знаете ли… как-нибудь стороной дойти может… Вообще, вам лучше уехать!

— У меня тут работа налаживается, — что вы?!. Отсюда я уйду завтра… А уж уехать из города, — дудки!

— Советую все-таки! — серьезно прогудел Ваня и добавил еще серьезнее: — По-моему, вы вообще никуда не годитесь… "Работа налажена"!.. Какой же вы "работник"?.. Вы и собой-то не можете владеть!.. Ну что это вы выдумали: картину… ножом?..

— Покушение с негодными средствами, — вы хотите сказать?

— Просто, — полнейшая чепуха!.. И на что же вы надеялись, — вот что хотел бы я знать!.. Пусть картина вам не понравилась…

— Мерзость! — вставил Иртышов скривясь.

— Шедевр, а не мерзость!.. Шедевр!.. Не ожидал я даже!.. Я не ожидал, — поняли?.. Но это — в сторону.

— Тем хуже, если она шедевр! — перебил Иртышов.

— Как тем хуже?.. Он взял труднейшие живописные задачи!.. Горжусь своим отцом!.. Молодчина!.. Но вот вы-то… вы-то… на что надеялись?.. Нет, мне серьезно вполне хотелось бы это знать!

— Что знать?

— Ну вот, вы изрезали картину… проткнули ножом в двух местах… А дальше?.. Что должно было произойти, по-вашему, дальше?

— А дальше… конечно, он должен был меня растоптать, ваш талантливый папаша… И до сих пор желания этого не потерял: ведь вы же сами сказали.

В это время он уже докурил папиросу и, длинно размахнувшись, бросил окурок к самой двери.