Обреченные на гибель - [28]

— Ну вот!.. Ну вот!.. — почти обрадовался о. Леонид. — Вот что говорят сами Сампсоны! — и посмотрел на Иртышова торжествуя.

Но Иртышов задорно подхватил вызов.

— Сампсоны — продукт усиленного питания… В селе, например, у кого сыновья крупнее? У кулаков!.. А вот в селе Коломенском под Москвой живал когда-то царь, тишайший до глупости, и выкармливал там дубину в сажень росту, — Петра, прозванного Великим… за великие мерзости, конечно…

— Чего, — увы! — не удалось сделать Екатерине, тоже Великой, подхватил Синеоков весело: — Плюгав вышел у ней Павел, — это на царском-то столе!

— А что царского в Николае? — неожиданно спросил Дейнека, всех обведя тусклым взглядом. — Не Сампсон и не царь… Мозгляк забубенный… И говорят, пьяница…

— Э-э, господа! — недовольно поморщился Иван Васильич. — Прасковья Павловна, — вам это ближе, — предложите Андрею Сергеичу пирожного!

— Чтобы рот заткнуть! — подхватил Иртышов.

— Отец богатырь был, а сынишка вышел мозгляк, — почему? — продолжал, возбуждаясь, Дейнека. — Ему бы шахтером быть, — пропивал бы субботнюю получку… пока кто-нибудь кишок бы не выпустил… Самому-то ему уж куда!..

— Я не могу этого допустить! — строго сказал Иван Васильич, но Дейнека продолжал, окрепнув в голосе:

— Шахту "Софья" кто взорвал? Рабочий Иван Сидорюк… Такой же мозгляк… с такой же чалой бородкой… В волосах кудлатых пронес в шахту спички-серники и папироску!.. Кто оказался виноват в этом?.. Я, инженер Дейнека. Почему я виноват?.. А потому, что не поверил мне Сидорюк Иван, что спичкой может взорвать он шахту… Я виноват, хорошо… пусть!.. Но я не женат, у меня нет сына… Иртышов был женат, имеет сына тринадцати лет… Он говорил вчера: хулигана и вора!.. Почему? — Сын ему не поверил… Кто виноват?.. Иртышов!

— Вот!.. Так!.. Вот!.. — одобрительно вмешался Иван Васильич. Спорьте!.. Доказывайте… Выходите из апатии… Вам это очень полезно!.. Хотите, я вас в комнату Иртышова помещу, а господина Синеокова, батюшка, к вам?.. Да, так мы и сделаем… Прасковья Павловна, переместите их завтра!

А Иртышов вытянул указательный палец длиннейшей руки в сторону Дейнеки:

— Вот видите, — вам же и оказалось полезно, что сын у меня хулиган и вор!.. Вроде гофмановских капель это вам!.. Кушайте на здоровье!.. А кто из него сделал хулигана и вора? — Общество, его воспитавшее!.. В мое отсутствие… Я в ссылке был!.. Да, именно, — хулиган и вор… и вымогатель!.. Обирал меня, иначе грозил донести… От него я из Москвы уехал.

— Хорошенький сынок!.. За-вид-ный! — фыркнул Синеоков, и вслед за ним захохотала Эмма, и с большим любопытством Ваня пригляделся к рыжему, а тот, заметив это, вскочил свирепо:

— Смешно вам?.. Дико, а не смешно!.. Дико то, что вам это смешно!.. Нет у меня времени заниматься такими мелочами, как какой-то гнусный мальчишка, и не было!.. Но все-таки… все-таки он не такая труха, как вы!..

Дарья брала уже раз подогревать самовар, — теперь вошла за тем же самым снова. Из всех лиц в этой комнате это было самое брезгливое, самое недовольное лицо: тяжелое, раскосое, оплывшее, полное самых мрачных мыслей. Она пила исподтишка на ночь, а Прасковью Павловну ненавидела за то, что ходила она в белом и сидела за столом, как барыня, — и теперь, войдя, отнюдь не заботливо, а очень угрюмо и враждебно кивнула ей на самовар:

— Еще, что ль?

И, похлопав по самовару ладонью и бросив ласковый взгляд на большое прочное лицо Вани, ответила Прасковья Павловна:

— Ну, конечно, еще!

Этой маленькой заминкой в общем разговоре от случайного вторжения Дарьи решил воспользоваться студент. Он поднялся мягко и сказал вкрадчивым голосом:

— Гос-спо-да!.. Мне не раз случалось оголосивать свою поэму "Ждата"…

Вкрадчивый голос перешел в томный, слащавый, замирающий, и когда поднялось на него несколько пар недоуменных глаз, он закончил:

— Одним только ритмодвижением… Вот!

И довольно проворно вытащил он из кармана свой венок, но уже не из листьев плюща, а из листьев падуба, росшего в укромном защищенном месте сада Вани, и, приняв позу строгую и надменную, поднял правую руку, как маг, творящий заклинания, и так с минуту он двигал рукою, затейливо чертя перед собою ромбы, квадраты, круги, знаки вопроса и еще что-то, понятное только ему, и когда кончил, торжественно поклонился и сел, не снимая венка, всем стало неловко, и только Иртышов сказал протяжно:

— Да-а-с!..

И бросил в рот крошку.

Подойдя к студенту и молча, но решительно снимая с него венок, обратился Иван Васильич к Эмме:

— Вы не играете?.. Нет у нас музыкантов, — так жаль!

— Я-я? — удивилась Эмма, покраснев. — Я знаю воздушный полет, — ну, я знаю смертельный петля… Я знаю много очень нумер, — ну, - музыкант нет.

— Жаль, жаль!.. Но завтра мы уберем ваш сад, — расчистим дорожки, подрежем деревья, какие можно будет, — акации, например… и мы попробуем сделать там беседку… Вы нам позволите, надеюсь, Иван Алексеич?

Худолей говорил это, стараясь быть уверенным в каждом слове, как прилично было его военному костюму, но не вышло уверенно, вышло просительно, пожалуй даже робко… Между тем студент, несколько раз проведя по голове ладонями обеих рук, сказал почти испуганно: