Обреченная - [87]

Диксон встала, отрешенная, словно я направляла револьвер на нее. Но он лежал в рюкзаке, прикасаясь лишь к картонной коробке с чаем.

– Я знаю, что ты сделала, – сказала она. – Он рассказал, что ты сделала со своей подружкой, когда была еще ребенком.

Завихрения холодного воздуха втекали в квартиру, смешиваясь с теплом, от чего запотевали окна. Вот так, наверное, распространяются городские легенды – как газ протекает из-под земли, как стрептококк проникает в детсадовскую группу, как нетерпение в Департаменте регистрации автотранспорта. Быстро и неотвратимо. Я доверилась только одному человеку. Только одному человеку, с которым мне надо было наладить отношения, в ту единственную ночь, когда он открыл мне все причины, по которым оказался в тюрьме, рассказал о своем очищении, о своих тяжелых кулаках и всех тех бедах, которые они натворили, когда он плакал в страхе, что эти беды распространятся и на меня. Но он умел молчать. Он был достойным доверия. Он был сейфом, в который никто не мог залезть. «Теперь ты знаешь мои секреты, – сказал он мне. – Баш на баш, Ноа. Расскажи о худшем, что ты сделала в жизни».

Прежде чем я сумела услышать, как заканчиваю фразу, которую мне лучше бы никогда не произносить, я увидела, как выхожу из квартиры Сары и закрываю за собой дверь – резко, театрально. Моя мать была бы горда мной. «Все, что ты делаешь, я могу лучше». Я увидела, как я дошла до лифта и нажала кнопку «вниз», и тут поняла, что на самом деле не двинулась с места. «Я могу делать все лучше, чем ты». Я все еще стояла в квартире Сары Диксон, у которой мог – или не мог – случиться сердечный приступ из-за меня.

– Это мой отец дал тебе таблетку для аборта, – сказала я ей.

Она рассмеялась, нежно, раскатисто.

– Он позвонил мне, когда подумал, что ты умерла, – продолжала я.

– Это невозможно! – смеялась Сара. – Он не мог достать таких таблеток без рецепта. А вот ты… Тебе хватило дури бросить институт Лиги Плюща, но ведь хватило и мозгов туда поступить. И ты достаточно умна, чтобы скрыть убийство десятилетней давности. Я уверена, ты знаешь, как добыть такие таблетки. Где ты их взяла? Ты понимаешь, что могла убить ребенка? Если ты убила моего ребенка, ты за это ответишь. Попомни мои слова.

– Твоя мать шантажировала его, чтобы он это сделал.

– Прекрати, – сказала Сара. – Это глупо.

У меня задрожали руки. Я хотела оказаться по ту сторону двери. Я хотела оказаться в лифте, спуститься вниз и уйти.

Однако я посмотрела прямо на эту девушку и продолжила говорить как по-писаному. Словно кто-то другой подсказывал, что мне говорить и что делать.

– Не думаю, чтобы мой отец, по мнению твоих родителей, подходил для твоего периода да Гама, вот и всё.

Перистые взмахи ресниц. Быстрое моргание. Молчаливый кашель.

– Откуда ты знаешь о периоде да Гама? Калебу я никогда об этом не рассказывала.

– Мне рассказала твоя мать, – сказала я. Не знаю, что на меня нашло. Я открыла рот и просто произнесла это. – Она и меня просила дать тебе таблетку. Но я отказалась. И тогда она стала шантажировать моего отца. Она дала таблетку ему, а он – тебе. Вот и все, – закончила я. – Она достаточно изворотлива, чтобы добыть такой препарат?

Белая снежинка вплыла в комнату из открытого окна. Несмотря на то что Сара дрожала, сама я просто горела.

Диксон села на пол.

– В груди печет, – пожаловалась она. – Сердце что-то колотится.

Она продолжала тереть руки, и в своей белой футболке на какое-то мгновение показалась обитательницей психиатрической клиники середины века. Она крутила головой то справа налево, то слева направо. Справа налево. Слева направо. Глаза ее начали вылезать из орбит, руки задрожали, а потом дрожь поднялась до ее губ.

– Похоже, у меня сердечный приступ. Вызови «Скорую», – попросила она.

Я не пошевелилась.

– Набери девять-один-один! Я не могу дышать, – задыхалась она. – Я не могу дышать…

Я бросилась к телефону.

– Н… Но… Ноа, – пыталась что-то сказать девушка, но изо рта у нее выходил только воздух, воздух с глухой тенью звука. Свистящее дыхание. Больше ей было не до звуков. Ее губы открылись и закрылись. – Помоги… – Мне показалось, что она пыталась сказать именно это слово, но я не уверена.

– Сара?

Я стояла над ней, глядя на нее, как плакальщица на кладбище.

– Сара? – повторила я.

Ответа не было.

– Черт… Сара!

Ничего.

Стакан воды на столике начал запотевать от холода, сочащегося из окна. Трубка была снята, все еще ожидая вызова. Монотонный гудок требовал положить трубку. Единственная нота, не отличимая от свиста чайника в доме Персефоны или от ее просьбы об одолжении.

– Если вы хотите сделать звонок, пожалуйста, положите трубку и заново наберите номер, – раздалось из телефона.

Я не могла пошевелиться. На сей раз мы с Сарой отличались только тем, что я часто дышала. Так часто, что, того гляди, присоединилась бы к лежавшей на полу девушке.

– Если вы хотите сделать звонок, пожалуйста, положите трубку и заново наберите номер.

Черт. Я задыхалась. Черт. Черт. Черт.

– Если вы хотите сделать звонок…

Я нажала указательным пальцем кнопку, а затем ткнула девятку так, что сломала ноготь пополам. Кровь потекла из трещины, но я не замечала боли. Пока не замечала.