Обреченная - [77]

– Пи? – прошептала я.

Тишина.

– Пи… П… Персефона?

По-прежнему – тишина.

Я уронила руки, и пистолет тут же выпал из моей ладони, выпустив еще одну пулю, прострелившую ножку кровати у самого пола. Не помню, чтобы я услышала выстрел. Я даже и первого выстрела не помню. Или крика. Я знала, что выстрелы были, потому, что я стояла там и видела, как треснуло дерево. Но звука не было. Я не помню его. Потом я узнала, что от второго выстрела кровать покосилась и осела на пол. Наверное, когда приехала полиция, Персефона уже не лежала на спине, удобно раскинувшись во сне, как я видела ее в последний раз. Она сползла по шелковому белью, когда кровать начала заваливаться, и практически сидела на полу, привалившись спиной к матрасу и подперев кулачком подбородок, как жутковатая ожившая статуя Родена.

Моя мать должна была вот-вот забрать меня. Она знает, что делать. Она уже делала такое прежде. Она миллион раз рассказывала мне эту историю о том, как познакомилась с Фельдшером Номер Один. Это была удача, особый счастливый случай, всегда говорила она – когда она уронила меня с лестничной площадки третьего этажа нашего дома в Норт-Вэлли. Она не знала, насколько хорошо я помню звуки моего детства. Не знала, что я помню все, что она делала с Фельдшером Номер Один, бухгалтером-усы-гусеницей и спортивным ходоком Брюсом. Я никогда не рассказывала ей, что я помню также, как она проломила бортик моей кроватки, чтобы никто не знал, что она на самом деле сделала.

Струйка крови вытекла из уголка рта Персефоны, как преступная слюна.

Я не нашла телефона. Я даже не набрала 911. Не тот был момент. Но, конечно, было проникновение со взломом. Что же иначе? Вот почему родители Персефоны держали пистолет, в конце концов. Потому и родители Энди Хоскинса тоже держали пистолет.

Жемчужинка крови скатилась на покрывало, как капелька шоколада. Персефона по-прежнему не шевелилась. Она еще не сползла на пол. Ножка деревянной кровати еще не подломилась.

Но внезапно мир начал вращаться вокруг меня. Пропотевшая одежда спутала мои руки и ноги, как целлофановая обертка. Я закрыла глаза и представила, как сижу в наручниках и объясняю, что я не виновата. Не виновата. Не виновата. Понимаете? Это не моя вина.

Прошло пять минут – всего пять кратких минут, пока я смотрела, как из Персефоны уходит жизнь. Аид в теле двенадцатилетней девочки схватил ее среди полей и унес в подземный мир. Минуты превратились в дни, а те – в месяцы и годы. Кровь прилила к моему лицу. Я ощутила это трясущимися руками, я закричала от ощущения жжения, словно я сунула руки в духовку, словно мое признание пламенем стекло в них. Эти же самые пальцы касались моих стоп, которые также слишком быстро впитывали вязкую жидкость потери. Мой мочевой пузырь был полон, из глаз текло, поры сочились, но я не могла пошевелиться. Мои руки пошли волдырями, красными, белыми и желтыми от крови, гноя и слизи. Ее надо было доставить в больницу. «Ее надо доставить в больницу, – думала я. – Ее надо доставить в больницу».

А затем я снова услышала, как мать говорит в трубку оператору службы 911.

«Моя дочь… она… она упала. Грабитель. Пожалуйста, помогите!»

Никто в тот день даже следствия не проводил.

«Пожалуйста, нам нужна помощь! Здесь был грабитель!»

Но никто не обратился к нам, чтобы опознать, того ли человека они поймали. Моя мать была лучшей актрисой, какую я только знала, и, возможно, остается лучшей актрисой в Калифорнии до нынешнего дня. А теперь была моя очередь.

Я схватила пистолет, стерла свои отпечатки пальцев и вложила его снова в руку Персефоны, словно она попросила меня. Я закрыла сейф и запихнула его назад, как и полагалось. Как Персефона и попросила меня восемь минут назад. Я подошла к телефону набрать 911, чтобы рассказать им, что случилось: когда мы играли, в дом залез чужой. Мистера и миссис Райга не было дома весь день. Но я так и не успела этого сделать.

Впервые в жизни моя мать приехала раньше времени. Она наверняка подъехала с фасада и ударила ладонью по гудку. Его звук пронесся через весь дом до его задней части, где я ждала со своей единственной подругой. Я направилась к передней двери, ставя одну ногу впереди другой. Возможно, моя мать не просто так приехала заранее. Возможно, она знала, что случится. Возможно, она знает, что делать. Да, она точно знает, что делать. «Все, что ты делаешь, я могу лучше, – слышала я ее пение. – Я могу сделать все лучше, чем ты».

«Здесь был грабитель, – шептала мне моя мать сквозь младенческие годы, внушая из гудящей машины всего в пятидесяти футах от меня. – Скажи, что здесь был грабитель. Просто скажи так. Ты хорошая актриса. Прямо как я. Прямо как я, ты хорошая маленькая актриса, Ноа. Ты можешь. Ты можешь сделать все лучше, чем я».

Я огляделась в поисках телефона, но не нашла его. Я хотела позвонить и сказать: «Да, здесь был грабитель. Я не знаю, кто это был, но он проник в дом, похитил мои украшения и ушел. И… и… он был в черной лыжной маске, так что я не видела его лица, но вот так все было. И… и ее застрелили».

Но я не сделала этого. Она никогда не пела для меня с этой сцены. Мне нужна была новая тактика.