Образы детства - [135]

Последнего и собаки рвут, сказал «усишкин» дед. Ему велено было замолчать, ради всего святого.

«Герминин Луг» — пришли они туда глубокой ночью, ушли на рассвете— почти не оставил впечатлений,

Лутц начал проявлять интерес к лошадям.

Нелли устроилась на задке открытой повозки, на мешках с фуражом. Дни, помнится, стояли в основном погожие —правда, раскисшее предмостье у Пархима говорит как будто бы об обратном. (А может, земля там просто едва успела оттаять.) Небо всегда остается в памяти. Нелли говорила себе, что не забудет этого неба, этой нежной голубизны. Не забудет и тот вечер в деревне поодаль от шоссе, когда впервые ее самое обстреляли самолеты-штурмовикн — она как раз несла тазик с вымытой посудой из крестьянского дома через дорогу в сарай, где они остановились на ночлег. Мама рывком втащила ее в ближайшие сени. Ты помнишь, какую гордость ощутила Нелли, когда оказалось, что ни одна тарелка не разбита: она, мол, не из тех, кто сразу швыряет все, что у них в руках, лишь потому, что слышат стрельбу. Вот за это мама ее и отругала: в другой раз надо, плюнув на посуду и вообще на все, искать укрытие. Будто Нелли только и думала что о посуде. (Скрепя сердце начинает она постигать: каждый человек, в том числе и она, уязвим. Урок, не кончившийся по сей день.)

Шоссе Ф-5 ведет на северо-запад, через Фризакк, Кириц, Перле-берг. Фольковскнй обоз свернул с него, вероятно, под Кирицем, направившись по Ф-103 до Прицвалька, а затем окольными путями (Триглиц, Локштедт, Путлиц, Зиггельков) до Пархима, до моста через Эльде, который тогда соединял и разъединял ад и рай, жизнь и смерть.

Сколько ты впоследствии, и весной тоже, ни ездила этой дорогой, тебе ни разу не удалось найти ничего знакомого. Человек быстро привыкает рассматривать пейзаж как пересеченную местность, а деревья и кустарники— как объекты, за которыми в случае необходимости можно укрыться. Может, потому-то дорога, на которую Нелли смотрела другими глазами, позднее казалась тебе незнакомой. Кстати, чем дальше к северу, тем она неблагоприятнее, ведь перелески, эти идеальные укрытия, встречаются реже и отступают от обочин.

Ленке (она, похоже, думает, что тогда не в пример нынешним дням «что-то происходило») сказано следующее: Если что и произошло, так это остановка внутреннего времени. Нелли подставляла свое лицо, свое тело, и люди, которых она встречала, и события падали в нее, точно мертвые птахи. Конечно, никто ее состояния не заметил, ведь она держалась сообразно обстоятельствам да и нет людям дела до чужой внутренней жизни, когда своя под угрозой.

Нелли сама себе стала неинтересна. Поскольку же связь с самой собою оборвана, все, что ей встречается, отсвечивает какой-то жутковатой нездешностью. Бесстрастный созерцатель, она отбрасывает на себя непроницаемую тень, развеять которую, как выяснится, труднее, чем быстрые бледные тени вражеских самолетов над головой.

То, что длится достаточно долго, получает право называться хроническим. Хронический конъюнктивит. Хроническая усталость. Хроническая тяга к грусти по вечерам. Хроническая трудовая повинность. (Жить полной жизнью, в смысле; полной трудов, — Ленка недоуменно пожимает плечами.)

Хроническая приверженность к мерцающему экрану. Три мужских лица, рядом, без особых примет, — греки. Заплечных дел мастера при свергнутом режиме. Говорят нечто новое: палачами они стали через пытки. На их шкуре опробовали те методы, которыми им предстояло терзать других. Когда, почти обезумев от боли, они желали только одного—сорвать со стены винтовку и с размаху ткнуть его в брюхо унтер-офицерика, который их лупцевал, — вот тогда они и сами поняли: все кончено, они готовы. Лишь у одного, не выдержавшего боли, «сломавшегося», вышвырнутого из армии, видны на лице следы невзгод. Жена одного из этих людей, распоряжавшихся зверствами, говорит (стоя в кухонном переднике на пороге дома, за спиной — сумрачный коридор, дверь в кухню, плита): Я знаю, он человек хороший. Вранье все это, что про него в газетах пишут.

Хроническая слепота. И ведь нельзя вопрос ставить вот так: Как они разделываются со своей совестью? — нет, он должен звучать по-иному: Каковы должны быть обстоятельства, приводящие к массовой потере совести? В эти дни — в конце января 1975 года — исполняется тридцать лет с тех пор, как советские войска освободили лагерь смерти Освенцим. Нелли, которая после удачной переправы через Эльде у Пархима, по всей вероятности, направляется по Ф-191 в сторону Нойштадт-Глеве, ведь все они думают у Бойценбурга перейти через Эльбу, — Нелли в конце апреля 1945 года еще слыхом не слыхала про Освенцим. 21 апреля охранники-эсэсовцы погнали 35 000 узников концлагеря Заксенхаузен в путь, который нынешние историки называют маршем смерти. По дороге в Мекленбург почти 10 000 заключенных были расстреляны конвоирами. Нел-лин обоз опережал эту колонну, тащившуюся по другим шоссе и проселкам, но в том же направлении. Она не видела ни одного из этих мертвецов, не знает, торопились ли жители городов и деревень, где они, наверно, лежали по обочинам дорог, или беженцы, находившие трупы, похоронить их или бросали непогребенными. Позже она видела уцелевших в том марше смерти. Первым же покойником был для нее сельхозрабочий Вильгельм Грунд.