Образ мира в тексте и ритуале - [158]
Наиболее «ударными» (акцентными доминантами) в этом отрывке оказываются слоги 3 (в 9 строках), 6 (в 8 строках), 1 и 5 (в 5 строках). Число слогов в условной строке не подчиняется какой-либо закономерности; более упорядоченным выглядит показатель числа ударений в строке, он в некоторой степени соответствует членению текста на блоки.
Рассмотрим метрическую схему первого текста [РЗЗ: 1225] (см. таблицу 2).
В этом тексте о равносложности строк можно говорить только применительно к отдельным двустишиям или небольшим блокам, скрепленным изнутри отношением параллелизма (ср. 1–2, 3–5, 6–7, 15–16), зато число ударений в строке снова оказывается показателем более значимым, в какой-то мере соотносительным с содержательной стороной текста. Это значит, что в отношении метрической структуры данный заговорный текст манифестирует модель акцентного (тонического) стиха.
Приведенные примеры не оставляют сомнения в том, что заговоры (по крайней мере некоторые их виды) организованы по законам поэтического, стихотворного текста и по своей структуре во многих отношениях подобны песенным и эпическим фольклорным произведениям [Якобсон 1953/1987; Бейли 2001]. Но, в отличие от этих жанров, которые, как правило, выдерживают равносложность стихов (или имеют упорядоченное чередование строк разной длины), стихотворная форма заговора строго не соблюдает требований размера: разные блоки и «строки» текста могут иметь разное число слогов и разные акцентные доминанты, хотя внутри блоков размер выдерживается в большей степени; ритмизованные блоки могут перемежаться с прозаическими. Поэтому исследователи фольклорного поэтического языка обычно не причисляют заговоры к стихотворным жанрам, несмотря на то, что другие характеристики поэтического текста (аллитерации, парономазия, грамматический параллелизм, этимологические фигуры и т. д.) присутствуют в заговорах в полной мере, а иногда даже в большей концентрации, чем в безусловно стихотворных текстах лирических, обрядовых и эпических песен.
К. Ф. Тарановский, исследовавшиёй древнерусскую поэтическую традицию, противопоставлял «два стихотворных размера – молитвословный, церковнославянский, и сказовый, фольклорный, восходящий к общеславянскому прототипу» [Тарановский 1968: 377], в частности на том основании, что в первом ритмическим сигналом служит начало строки, а во втором – конец строки, маркированный соответствующими грамматическими формами. В целом, по наблюдениям Тарановского, в заговорах довольно строго выдержан сказовый стих [там же: 386]. Вместе с тем в славянской заговорной традиции можно найти образцы текстов, построенных по модели молитвословного стиха с явной выделенностью (и интонационной, и грамматической) начала строк, ср. фрагмент сербского заговора от болезни:
[Раденковић 1982: 71]
Эта двойственность формальной структуры заговорных текстов, следование сказовой или молитвословной модели стиха (акцентирование конца стихотворной строки или ее начала) отражает двойственность происхождения этого жанра, соединяющего в себе элементы письменной (книжной, апокрифической) и устной (народной) поэтической традиции.
Совместное действие и сложение разных ритмических импульсов в текстах заговоров создает своего рода инерцию ритма и порождает нанизывание одинаковых форм, моделей и конструкций, которое служит дополнительным средством «связывания» текста внутри отдельных блоков и фигур и между ними. Рассмотрим основные виды и проявления этого инерционного механизма.
1. «Таксономическая» инерция (перечислительные формулы)
Заговорные тексты насыщены разного рода перечнями, многочленными конструкциями, состоящими из однородных в том или ином отношении элементов, следующих непосредственно друг за другом или разделенных другими словами. Чаще всего это «эмпирические», или «индуктивные», перечни слов одного семантического (тематического) поля (обозначающие «альтернативные» видовые элементы одного рода), например, терминов родства: «Собери ты свою сродость: сестер, сестерней, внуков, правнуков, дочерей, молодых, старых и переярых…» [РЗЗ: 1962]; «Созови свой род, собери свой плод, от старых до малых, от отцов-матерей, от дедов-прадедов, от внуков-правнуков, от кумушек-голубушек» [там же: 808] (ср. также приведенный выше сербский текст с целой парадигмой терминов родства); частей тела: «Прострелите ему белую грудь, черную печень, легкое, сердце, кровь горячую, вострые глаза, голову, мозга» [там же: 713]; ср. также дистантное следование соматизмов: «Головушкой не вернула, хвостиком не махнула, ножкой не топнула» [там же: 1062]; болезней и недугов: «Она заедает все скорби, болезни, уроки, прикосы, денны уговоры, ночные переломы, ветрены прострелы, ветрены переполохи раба Божьего (имя)» [РЗЗ: 1393]; элементов цветового спектра: «Змея-скоропея… всяких разных шерстей – белая, черная, рыжая, каряя, мышатая, вороная, саврасая, подласая, солевая, моховая, водяная…» [там же: 1956]; слов, обозначающих единицы времени: «Возьми… с младенца крик, денной-полуденный, ночной-полуночный, часовой-получасовой, минутный-полминутный, секундный-пол-секундный» [там же: 209]; «Во всяк час, во всяко время, на утренней заре, на вечерней заре, на ветху, и на новцю, и на перекрой месяцу» [РЗЗ: 2159]; локативов: «Возьмите эти болезни с собой, плывите по лесам, по лугам, по сыпучим пескам, плывите по мхам, по болотам, по гнилым колодам» [там же: 1761]; «…Посвистает, покликает всех змееночков-казюленочков: лесных, полевых, луговых, подмежных, подрубежных» [там же: 1958]; действий: «.. Не тронь – не шевел – не тереби – не щипли – не щекоти – не шути – не греши…» [там же: 78]; числового ряда: «Как эти ложки не урочатся, не раз, не два, не три, не четыре, не пять, так бы и (имя) не урочился не раз, не два, не три, не четыре, не пять» [там же: 2095]; христианских персонажей и соответствующих икон: Иван Урошливый, Прокопий Праведный, Михайло Архангел… [РЗЗ: 505]; Устюжска Божья Мать, Владимирская Божья Мать, Райская Божья Мать, Иван Меститель, Иван Златодей, Иван Крепкий, Сергей Преподобный, Василий Блаженный, Прокопий Праведный, Пантелеймон-исцелитель [там же: 358]; мифологизированных персонажей: «Старому колдуну, старой колдунье, еретику, еретице, волшебнику, волшебнице, старому чародею, старой чародейке…» [там же: 2090] и др.
