Образ мира в тексте и ритуале - [152]

Критерии оценок и, соответственно, их характер не остаются неизменными на протяжении свадебного обряда, что отражается и в способах номинации персонажей родства в текстах песен. Так, для невесты категорическая дихотомия в ряду отец-свекор, мать – свекровь, брат-деверь, сестра – золовка с положительными оценками первых членов пар (<сударь-батюшка – красно солнышко, мамушка – жаркая печенька, братцы – ясные соколы, сестрицы – белые лебеди) и отрицательными – вторых (лют свекор, свекровьюшка лихая), особенно релевантная для сватовства и первого этапа свадьбы:

Не к отцу идешь ты, а к свекору, / Ты не к матушке идешь, а к свекровке, / Ты не к братьям идешь, а к деверьям, / Ты не к сестрам идешь, а к золовкам [ЛРС: № 245]; «Хоть не быть тебе, и свекор, рай мой, рай! / Вместо тятеньки родного… / Хоть не быть тебе, свекрови… / Вместо маменьки родной… / Хоть не быть тебе, золовка, вместо сестрицы родимой… / Хоть не быть тебе, и деверь… / Вместо братца родного, рай мой, рай! [ЛРС: № 260],

сменяется своего рода нейтрализацией:

Как же мне назвать-то свекрушка, / Как же мне назвать-то свекровушку, / Как же мне назвать-то деверьицев, / Как же мне назвать-то деверьевых жен, / Как же мне назвать-то золовушек? / Приубавлю спеси-гордости, / Назову я свекра батюшком, / Назову я свекровь матушкой, / Назову деверьев братцами, / Назову деверьевых жен невестками, / Назову золовушек сестрицами [ЛРС: № 116]; Да как мне будет свекра звать? / Свекром звать – так не водится, / Да батюшкой звать мне не хочется. / Да убавлю я спеси-гордости, / Да прибавлю я ума-разума, / Да назову я свекра батюшкой, / Да батюшкой да богоданныим [ЛРС: № 119])

и появлением двойных именований, соответствующих будущему семейному статусу невесты (свекор-батюшко, свекрова-матушка, деверья-брателка, золовки-сестрицынъки [ЛРС: № 122]).

Проблема «номинации» родственников мужа и обращения к ним столь же релевантна для сербской невесты, которая приезжает в «чужой двор», где ей предстоит

туђег баба бабом звати, / а свога ће спомињати; / туђу мајку мајком звати, / а своју ће спомињати; / туђу браћу браћом звати, / а своју ће спомињати; / туђу селу селом звати, / а своју ће спомињати (чужого батюшку батюшкой звать, / а своего вспоминать; / чужую мать матерью звать, / а свою вспоминать; / чужих братьев братьями звать, / а своих вспоминать; / чужих сестер сестрами звать, / а своих вспоминать) [Вук 1972: № 115].

Девушки-подруги укоряют просватанную невесту в том, что она назвала чужого отца батюшкой, чужую мать матушкой, чужого человека мужем и тем «осквернила свою веру»:

од jутрос си веру погазила, / окнула си туђег татка – тато, / окнула си туђу маjку – нано, / окнула си туђе воjно – воjно! (с утра ты веру нарушила, / назвала чужого отца батюшкой, / назвала чужую мать матушкой, / назвала чужого мужчину мужем) [БЛ: № 127].

За «языковой» проблемой, конечно, скрывается более важная для невесты задача установления отношений с «чужим родом», задача освоения «чужого» и превращения его в «свое».

В одной сербской песне мы встречаемся с редким мотивом – не подруги, а мать упрекает дочь в том, что она готова служить чужому роду, родственникам мужа:

Лудо младо, мајке полудело, / зъшто си се, ћеро, обећала, / зар да служиш свекра љутитога, / љутог свекра змаја огњенога; / зар да служиш љуту свекрвицу, / свекрвицу живу жиравицу; / је л да служиш љуте јетрвице, / јетрвице гује присојнице; / јел да служиш младе заовице, / заовице кућне испоснице; / ил да служиш љути деверови, / деверови силни облакови…» (Ты с ума сошла, дочь моя, / зачем ты, дочка, обещала, / что будешь служить свирепому свекру, / этому лютому змею; / что будешь угождать лютой свекрови, / свекрови огнедышащей; / что станешь прислуживать лютым невесткам, / невесткам – змеям подколодным, / что станешь прислуживать лютым золовкам, / золовкам – домоседкам-отшельницам; / что будешь ухаживать за лютыми деверьями, / деверьями, мрачными тиранами); невеста же утешает мать, говоря, что она легко все это исполнит – «свекру руку поцелует, свекрови воды подаст, невесткам детей искупает, золовок подарками одарит, к деверьям с шуткой обратится» [БЛ: № 32].

Драматизм расставания невесты с родительским домом, получивший в русской традиции столь яркое выражение в жанре свадебных причитаний, в сербском фольклоре не окрашен в столь трагические тона и не порождает столь категорического противопоставления своего рода роду жениха даже на первых этапах свадьбы. Во время сватання жених утешает свою избранницу:

Што т’ се, Маре, жао од’јелити / од твог рода и од миле мајке, / и од браће и од братучеда, / од сестрица и мили невјеста? / И ја, Маре, доста рода имам: / имам тајка, имам милу мајку, / имам браћу, имам братучеда, / имам сестре, имам и невјесте (Что, Мара, жалко тебе / расставаться со своим родом, с милой матерью, / с братьями, родными и двоюродными, / с сестрами и милыми невестками? / И у меня ведь есть родня: / есть батюшка, есть милая матушка, / есть братья, родные и двоюродные, / есть сестры и невестки) [Вук 1972: № 29].

Когда в другой песне невесту спрашивают, жаль ли ей расставаться с родными, она отвечает: