Образ мира в тексте и ритуале - [151]

Ой, да не сама я, сама замуж пошла, / Да просватал меня сударь батюшка, / Потакала меня родна матушка, / Ой, да потакала меня родна сестрица, / Ой, да потакали меня родны братики, / Ой, да перва – мила подруженька Фросенька! [ЛРС: № 20]; А не сама я собой во замуж пошла: / Сговорили меня люди добрые, / Поневолил меня родимый тятенька, / Да родимый тятенька, да родима маменька [ЛРС: № 21]; Меня вздумали родитель прочь отсеяти, / Поневолить в неволю великую, / На злодейскую чужедальнюю сторону, / На безродную землю бессемянную [PC 2000: № 8]; Как просватал любимый тятенька, / На чужую, дальнюю сторонушку [PC 2000: № 256].

В значительно меньшей степени оценки высказываются самим женихом или от лица жениха, для которого брак не связан с утратой своего рода или сменой рода, но означает всего лишь приобщение к еще одному роду; сравнительно редко субъектами оценок новых родственных отношений становятся другие персонажи свадьбы – родители невесты, ее братья, подруги и тем более родители и родственники жениха. Сербские припевки, исполняемые при встрече невестки в доме жениха, адресованы свекрови и оценивают ситуацию с ее точки зрения, например:

Радуј се радуј, свекрво, / иде ти вода студена, / иду ти дворе метени, / иду ти њиве копане, / иду ти баче плевене, / иде ти стадо мужено, / иде ти бела промена, / иде ти чиста постеља, / радуј се радуј, свекрво (Радуйся, радуйся, свекровь, / вот идет тебе вода студеная, / идут тебе дворы подметенные, / идут тебе нивы вскопанные, / идут тебе грядки выполотые, / идет тебе стадо подоенное, / идет тебе белое белье, / идет тебе чистая постель, / радуйся, радуйся, свекровь) [БЛ: № 198].

По своему содержанию и форме они очень близки севернорусским причитаниям, в которых мать оплакивает уход невесты-дочери:

И все я думала, печальная головушка, /<…)/ И будешь летна мне, горюше, водонощичка, / И будешь зимня на гумни да замолотщичка, / И будешь баенна родителям истопщичка… [Барсов 1997/2: 301].

Сербский и русский тексты зеркальны относительно друг друга и связаны рядом бинарных оппозиций: свекровь-мать, невестка-дочь, приход – уход, радость – горе.

В русских песнях подруги упрекают невесту в измене своему роду и называют «изменщицей»:

Что не тошно ли да тебе, Анна, / Что не горько ли, да свет Андреевна… / Что твоя-то родня да прочь отстала… / Что Николаева родня кругом обсела… / Диодоровича да обступила? [ЛРС: № 56]; Как во нашей во беседушке / У нас не было изменщицы. Появилася изменщица, / Как Наталья-то Михайловна [ЛРС: № 35].

Аналогично в сербских песнях подруги обвиняют невесту в вероотступничестве и называют «неверницей»:

Наша друшко, наша невернице, / до синоч си веру веровала, / кад стигоше за тебе сватови, / ти си, друшко, веру изгубила (Подружка наша, отступница, / до сих пор ты вере нашей верной была, / когда же пришли за тобой сваты, / ты, подружка, веру потеряла) [БЛ: № 125].

Объектами оценки служат чаще всего не отдельные лица своего и противоположного рода (за исключением самого жениха), а весь совокупный род, представленный нередко своей полной «парадигмой», обязательными членами которой являются родители (отец и мать) и далее братья и сестры, иногда и другие близкие люди; к родственникам приравниваются или даже замещают их как в обряде, так и в фольклорных текстах лица, наделенные ролью свадебных чинов (например, крестные родители, сват, староста, дружка, у сербов деверь, знаменосец и др.); к ним невеста может адресовать свои горькие чувства и упреки, считать их виновниками своей разлуки с домом:

Уж ты родимый мой брателок! / (…) / Уж ты за что за меня не заступился, / Уж ты на что на меня да прогневился? / Уж меня замуж да выдавают! / Уж меня да просватали / Да меня, красну девицу, / На чужую дальнюю сторону! [ЛРС: № 473]; Восприемна да крестна матушка, / Не расплетай-ко мою да трубчату косу, / Не отнимай мою да волю вольную,/Не снимай мою да девью красоту! [ЛРС: № 462] и т. п.

«Парадигмы родства» во многих текстах играют роль композиционного стержня, скрепляющего всю песенную конструкцию или объединяющего в единый цикл ряд песен, адресованных отдельным лицам. Так, в сербской песне, исполняемой двумя деверями и двумя сватами «вокруг сундука с приданым невесты», представлен сначала ряд персонажей из рода невесты, каждого из которых она просит «посыпать сундук серебром» (да jоj скрињу сребром поспе): бабо (батюшка) – маjка (мать) – браћа (братья) – сестре (сестры) – дундо (дядя по отцу) – другарице (подруги), и далее следует ряд свадебных чинов со стороны жениха: домаћин (хозяин) – првијенац (староста) – стари сват (старший сват) – кум вјенчани (крестный отец) – два ђевера (два дружки) – сви сватови (все сваты) – сви пирници и пирнице (все гости и гостьи); соответственно этим рядам песня содержит 15 однотипных куплетов [Вук 1972: № 44]. Нередко такая парадигма включает в качестве последнего, аксиологически выделенного члена самого жениха: в русской песне к невесте поочередно приходят ее родственники: «Приходил к ней родный батюшко, / Звал, звал Александрушку домой, / <…)/ Приходила к ней родна матушка / <…)/ Приходили к ней родны сестрицы, / <…)/ Приходили к ней родны братьюшки, / <…>». Всем родным невеста отказывала: «Я нейду, нейду, родименькие, с вами: / Ночка темная, караулов нет, / Речки быстрые, перевозов нет»; когда же пришел к ней ее «богосуженый», ответ был иной: «Я иду, иду, Николаюшко, с тобой: / Ночка светла, караулы есть, / Речки быстры, перевозы есть!» [ЛРС: № 169]. В этом случае, как мы видим, объединяется гомогенный ряд (все родственники) и оппозиция (все родственники – жених), поддерживаемая не только ответами невесты, но и характером предлагаемых ею мотивировок (светлая ночь – темная ночь, караулов нет – караулы есть, перевозов нет – перевозы есть).