Образ мира в тексте и ритуале - [147]

Заметки о языке севернорусских причитании

Проблема финно-угорско-русских взаимоотношений очевидным образом имеет не только лингвистические, но и этнокультурные аспекты, которые начиная с XIX в. так или иначе разрабатывались историками, антропологами, этнографами и фольклористами, однако именно в лингвистике достигнуты ощутимые результаты[62], имеющие значение для всех прочих сфер культурной традиции Русского Севера, для которых подобных систематических финно-угорско-русских сопоставлений не проводилось [63].

Если не касаться былин, составляющих предмет особого раздела фольклористики, то в настоящее время наиболее продвинутой областью изучения духовной культуры Русского Севера, безусловно, являются причитания (похоронные, свадебные, рекрутские), которые со времени публикации сборника Е. В. Барсова в 70-х годах XIX в. (см. [Барсов 1997]) неизменно привлекали к себе внимание исследователей не только своим содержанием, структурой и прагматикой (связями с соответствующими обрядами), но и языковыми чертами (см. [Чистов 1997; Герд 1997]). Именно этот раздел культурной традиции оказался наиболее обеспеченным и эмпирическим материалом, и конкретными исследованиями как с финно-угорской (прежде всего карельской)[64], так и с русской[65] точки зрения, что в перспективе открывает возможность системного сопоставления текстов обеих традиций в разных отношениях – со стороны образных средств, поэтики, символики, поэтической фразеологии, лексики, грамматики. Такая задача с необходимостью предполагает создание словаря языка русских причитаний, подобного карельскому [Степанова 2004][66]. Лишь на основе полного корпуса данных могут быть сделаны надежные выводы о степени и характере взаимовлияния двух поэтических Традиций и их соотношении с русской и финно-угорской языковой стихией и с двумя самостоятельными мифо-ритуальными системами. При этом необходимо иметь в виду, что сходство русских и карельских причитаний, заметное даже при беглом знакомстве с ними, может объясняться не только взаимовлиянием, но и спецификой поэтического языка как особого идиома.

Так, к универсальным чертам фольклорной поэтики может быть отнесена повышенная частотность и расширенная сфера функционирования словообразовательных моделей с уменьшительно-ласкательными суффиксами, охватывающих не только конкретную, но и абстрактную область лексики (ср. смерётушка, желаньицо, живленьице, постелюшка, тоскикушка, прегрешеньица, тошнёшенько, неможеньицо, сиротаньицо, гладёшенько, красёшенько и т. д.), что характерно и для карельских причитаний [Степанова 2004: 6]. Особенностью русского поэтического языка можно считать обилие многоприставочных глаголов (приизвиются, приокинутъся, приобзариться, изнавешана, изнасажена, вспорожены, воспокинула, воспотешите, принаплачешься и т. п.); употребительность сдвоенных глаголов (разбросаны-раскиданы, стоснется-сгорюнится, позаныло-позаржавело, сгибается-мотается, ждать-дожидатися, ноет-ржавеет и т. п.) и ряд других языковых черт.

Безусловно универсальный характер носит сам принцип иносказательности, используемый в разной степени разными жанрами фольклора и, в частности, признанный одной из самых ярких особенностей языка карельских причитаний. Составленный А. С. Степановой словарь так называемых метафорических замен содержит полный корпус иносказательных номинаций главных персонажей, природных и предметных реалий и важнейших концептов карельских плачей, например, мать – «вскормившая грудью», «качавшая в колыбели», «выносившая, выпестовавшая, взрастившая» и т. п., отец – «мой знатный хороший», «мой мудрый хороший», «мой щедрый милостивый» и т. п., «тот свет» – «вековечные местечки», «невозвратные дороженьки», «безмолвные места» и т. п., горе – «десятикратные большие печалюшки», «во весь мир тоска», «с сосен высотой печалюшки» и т. п.[67]

Подобный словарь мог бы быть составлен и для севернорусских причитаний, в которых также широко используются устойчивые иносказательные (косвенные, непрямые) номинации, например, муж – «законная / надежная державушка (сдержавушка)», «надежная головушка», «надежная/ любимая/желанная / законная семеюшка», «надежа», «большак по дому настоятель», «ко крестьянской жирушке правитель», «великое желаньице» и т. п.; отец – «спацливый (свет-)родитель-батюшка», «родимой батюшка», «красное солнышко», «кормилец-(свет-)батюшка», «желанный родитель», «родительско желаньицо», «большак в доме начальник», «желанный батюшка»; мать – «родитель-матушка», «родитель-желанная матушка», «великое желанье (желаньице)», «сердечное желаньице», «родитель жалосливая», «родитель-красно солнышко», «желанье», «родительско желаньицо», «тепловито красно солнышко», «родима матушка», «спацлива матушка» и т. п.; вдова – «(бедная, победная) горюшица», «горепашица», «горюша горегорькая», «(бедная) кручинная головушка», «печальная головушка», «победная головушка», «победнушка», «беднушка», «обидная головушка», «дольщица великоей кручинушки», «половинщица злодийной обидушки», «сирота горегорькая», «сиротинушка», «кокоша горегорькая», «сирота-вдовушка», «вдова бесприютная», «сирота-вдова бессчастная», «горюша бесприютная», «бессчастная», «печальная горюшица», «сирота-бедна вдова», «сирота бесприютная», «сирота горька-бессчастная», «горька сиротинушка», «горюха горегорькая», «вдова горегорькая» и т. п.;