Образ, бережно хранимый - [91]
Теоретики искусства и писатели хорошо понимали, как значимы суждения о художниках, создателях эстетических ценностей для разных сфер социальной и культурной жизни. Образ художника не только «программирует» восприятие творчества, но и способствует утверждению эталонной «поэтики поведения» (Ю. Лотман), норм и образцов нравственности. К. Федин в связи с этим замечал: «Учит не только искусство, учит его создатель. Что больше влияло на литературу конца XVIII века — «Кандид» или Вольтер? «Эмиль» или Руссо? Автор освещал сочинения своей жизнью. Образы русских писателей XIX века нередко оспаривали первенство влияния у своих произведений... Биографии Достоевского и Толстого формировали русскую литературную мысль наряду с произведениями этих писателей». Образ Пушкина особенно интересен в этом плане тем еще, что позволяет ставить вопрос о своего рода типологии личности, истории жизни и истории восприятия наследия творца, свершившего революционный переворот в искусстве. Не случайно образ поэта часто сопоставляют с образом Моцарта, находят немало пересечений и прямых совпадений в биографических коллизиях того и другого, в характере новаторства и в понимании потомками двух светлых гениев. Наиболее поразительный пример совпадения — в сходном непонимании их обоих большей частью современников и рядом последующих поколений. Отношение к ним порой принимало форму поверхностных оценок как «легковесных», по-детски ясных и простых, «прозрачных» гениев, для восприятия наследия которых вовсе не следует умственно и духовно напрягаться.
Замечалась новизна лишь формы поэтического и музыкального творчества. С особой настойчивостью Пушкина упрекали (особенно в прошлом веке, но рецидивы встретишь по сей день) в чрезмерной простоте и малой основательности. Такие суждения иногда трансформировались в утверждения о якобы превалирующем «объективизме» пушкинского творчества. Подобные и близкие стереотипные оценки, клише, закрепляясь в социальной памяти, мешают восприятию личности и творчества поэта в реальной многозначности.
В первой главе книги отмечалось, что в прижизненной пушкинской портретистике поэт представал в основном гением гармоничным, величавым, понятным и доступным. Да и в иконографии второй половины прошлого века подход в целом не менялся. Сравним с распространенным мнением о Моцарте как о «вечно юном», «радостном Амадее», «солнечном юноше», авторе легковесных произведений. Такие толкования тоже закреплялись в скульптурных портретах, акцентировавших неизменный оптимизм композитора, легкий, беззаботный нрав, даже плутоватость. Вот пример, позволяющий судить о духе филистерских интерпретаций образа композитора. В Вене скульптором Тильгнером был сооружен памятник, задававший тон легковесным суждениям о натуре и наследии Моцарта. На населенный амурчиками пьедестал поставлен манерный человечек в туфлях-лодочках, в жабо, в парике с косичкой. Если бы перед ним не было пюпитра, то по грациозности позы фигуру можно принять за танцмейстера при французском дворе. Сравнивая этот фальшивый образ с тем, каким увидел Моцарта XX век, открывший амбивалентность звучания, слияние «космоса и жизни», «шекспироподобие» музыки гения[312], автор примечательного труда, раскрывающего динамику отношения к композитору, Г. Чичерин отметил: «Моцарт раскрылся более как композитор XX века, чем как композитор XIX века; он может быть признан более композитором XIX века, чем века XVIII, от которого оторвался и ушел в будущее. Потому он и умер в нищете, что под конец жизни стал чужд современникам. Он из тех художников, которые открываются лишь постепенно».
Представления о Моцарте и о Пушкине подвергаются в общем и целом схожим метаморфозам. Активному переосмыслению подлежат не только произведения, с которых со временем стирается «хрестоматийный глянец», но и видение, понимание характера, личностных особенностей самого творца[313]. Условия истинного постижения глубин творческой натуры поэта и композитора тоже близки, сопоставимы. Обратимся вновь к Чичерину, отметившему, что Моцарт — самый малодоступный, самый скрытый от поверхностного скользящего взгляда композитор, причем загадочности его личности, скрывшей под личиной грубого балагурства и смешных шуток свои неизведанные глубины, близка и загадочность его творений: чем больше в музыку его вникаешь, тем больше видишь, как мало еще понял ее[314].
Еще к одному наблюдению приводят сопоставления судеб восприятия личности и творчества Пушкина и Моцарта: сами их имена со временем обретают свойства концептуальных обобщений истолкования личности и наследия. В звучании имени, в смысловом сгустке связанных с ним ассоциаций сконденсированы культурно-исторические понимания образа художника, отношения к классику. Вот лишь один пример трансформаций смыслового «заряда» в звучании имени. Помните, у Блока:
Здесь и далее в стихотворении «В альбом Пушкинского дома» развертывается смысловая гамма многозвучных ассоциаций имени Пушкина с реалиями начала века (стихотворение датируется 1921 г.). Прошло пять десятков лет, и святое для социальной памяти имя отозвалось в более широком контексте романа А. Битова «Пушкинский дом», где, собственно, не «дом» уже, а пушкинская вселенная, вместившая русскую литературу, Россию, героев романа, самого автора. Кстати, по поводу заглавия создателем романа сказано в примечании: «Название вызывает, как теперь модно говорить, «аллюзии». Они необоснованны. До окончания романа я ни разу не посетил Пушкинский дом — учреждение, и поэтому (хотя бы) все, что здесь написано, не о нем. Со времени окончания романа в 1971 году все попытки переменить ему название оказались безуспешными: от имени, от символа я не мог отказаться. «Il faut que j´arrange ma maison» («Мне надо привести в порядок мой дом»),— сказал умирающий Пушкин. И русская литература, и Петербург (Ленинград), и Россия — все это так или иначе пушкинский дом, но уже без его курчавого постояльца. Академическое же учреждение, носящее это имя,— позднейшее в таком ряду»
Книга воспоминаний австро-венгерского офицера о действиях речной флотилии на Дунае в годы Первой мировой войны. Автор участвовал в боевых действиях с момента объявления войны до падения Австро-Венгерской империи, находясь на различных командных должностях вплоть до командующего Дунайской флотилией.Текст печатается по изданию — «Австро-венгерская Дунайская флотилия в мировую войну 1914―1918 гг.» Л.: Военно-морская академия РККФ им. тов. Ворошилова, 1938 — с незначительной литературной обработкой, касающейся, главным образом, неудачных и архаичных выражений, без нарушения смысловой нагрузки.
Боец легендарного 181-го отдельного разведотряда Северного флота Макар Бабиков в годы Великой Отечественной участвовал в самых рискованных рейдах и диверсионных операциях в тылу противника — разгроме немецких гарнизонов на берегах Баренцева моря, захвате артиллерийской батареи на мысе Крестовый и др., — а Золотой Звезды Героя был удостоен за отчаянный десант в южнокорейский город Сейсин в августе 1945 года, когда, высадившись с торпедных катеров, его взвод с боем захватил порт и стратегический мост и, несмотря на непрерывные контратаки японцев, почти сутки удерживал плацдарм до подхода главных сил.Эта книга вошла в золотой фонд мемуаров о Второй мировой войне.
Впервые — Новый мир, 1928, № 9, с. 207–213. П. Е. Щеголев, всегда интересовавшийся творчеством и личностью великого русского писателя, посвятил ему, кроме данных воспоминаний, еще две статьи: "Популярность Толстого" (Вестник и Библиотека самообразования, 1904, № 4) и "Блондинка" в Ясной Поляне в 1910 году" (Былое, 1917, № 3 (25)), перепечатанную затем в его книге "Охранники и авантюристы" (М., 1930).Сборник избранных работ П. Е. Щеголева характеризует его исторические и литературные взгляды, общественную позицию.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
В этой книге собраны ценнейшие научные данные об истории, политике, религии, науках, искусстве, сельском хозяйстве и ремеслах народов, живших на территории Среднего Востока (обозначение стран Ближнего Востока вместе с Ираном и Афганистаном). Вы получите полное и подробное представление о зарождении, развитии, расцвете и гибели могущественных цивилизаций шумеров, аккадян, амореев, халдеев, персов, македонян, парфян, арабов, тюрок, иудеев.
Капитальный труд посвящен анализу и обобщению деятельности Тыла Вооруженных Сил по всестороннему обеспечению боевых действий Советской Армии и Военно-Морского Флота в годы Великой Отечественной войны.Авторы формулируют уроки и выводы, которые наглядно показывают, что богатейший опыт организации и работы всех звеньев Тыла, накопленный в минувшей войне, не потерял свое значение в наше время.Книга рассчитана на офицеров и генералов Советской Армии и Военно-Морского Флота.При написании труда использованы материалы штаба Тыла Вооруженных Сил СССР, центральных управлений МО СССР, Института военной истории МО СССР, Военной академии тыла и транспорта, новые архивные документы, а также воспоминания участников Великой Отечественной войны.Книга содержит таблицы.