Обратный перевод - [19]

Но не только и не столько консерватизм и прогрессивность суть соединяемые романтиками противоречия, но и другие, которые здесь можно только назвать. Это — оптимизм и пессимизм их мировоззрения, гуманизм и антигуманность, отчаяние и жизнеутверждение, отвлеченная духовность и плотскость, идеальность и практицизм, анархизм и государственность, интуитивизм и рационализм и т. д. Разумеется, названные противоречия — не вообще противоречия, их нельзя рассматривать как нечто такое, что априорно исключает свою противоположность, — и как раз романтизм преподает урок того, как можно соединять самое разнородное, приводя его к новому качеству. Но тем не менее, последующее развитие разъединяет все эти противоречия и впервые развертывает их как таковые. Позже всякие противоречия до такой степени релятивизируются, что опять может встать вопрос — противоречия ли это?

Далее, для противоречий романтизма существенна приобщенность его к мистической и, особо, алхимической традиции, из которой не только вышла точная наука и экспериментальное естествознание, но которая и в эпоху романтизма продолжала порождать разные моменты современной науки. «Научность» со всеми ее последствиями, включая позитивизм и математизацию логического языка науки, в более или менее развитых формах представлена в романтизме, в психологии и естествознании романтизма и в обращениях философов и писателей к натурфилософским проблемам, — равным образом, и мистическая образотворческая «ненаучность». Наконец, заметим, что упоминавшийся историзм, проявившийся в новом качестве у романтиков, нес в себе зерна своего собственного отрицания — в тенденциях к будущим формам панисторизма с его бескрайней релятивизацией всего исторического, с вневременной равнозначностью и равноценностью всего самого разнородного. История — это органический рост, но органически-живое у романтиков кружилось в паре с механически-безжизненным и страшным.

Романтизм одновременно социален и асоциален, коллективистичен и индивидуалистичен, думает об общности и празднует торжество воинствующего субъективизма. Правильно понятый как реакция на Французскую революцию, романтизм для жизненно-практической сферы, не говоря уже о литературе и искусстве, открывает шлюзы, через которые прорывается наружу ранее сдерживавшаяся в своем самопознании человеческая личность: она отныне, повторяя здесь путь европейской философии от Декарта до Фихте, строит на себе самой как на основании, строит на своем Я все свое мироздание и строит самое свое Я. Не только Фихте, о значении которого для романтизма много говорилось в научной литературе, но и сатирический критик его, Жан Поль, важны здесь как мыслители, исчерпывавшие крайние возможности субъективизма и солипсизма. Именно у Жан Поля показаны прежде невиданные пределы нигилистического мышления. Тем не менее, с самого начала романтики мечтают об общности («ХристианскиЗ мир и Европа» Новалиса) и этим кладут начало полуторавековой истории романтических (консервативных, ретроспективных) утопий.

Наконец, одна из самых больных проблем, связанных с романтизмом, — это характер романтической религиозности. Очевидно, что романтизм — это исчерпание религиозности, которая в романтизме является как единство и слитость двух полюсов: трансцендентальной религии и безбожия. Несомненно, романтизм есть начало современных форм атеизма (если не говорить о примитивно-негативистских, а потому и бессильных формах просветительского атеизма). И притом романтизм имплицирует атеизм именно постольку, поскольку его религиозность преодолевает самое себя — углубляясь и возрастая в такой мере (а также и приобретая оттенок эстетизма), что она превосходит всякие исторические формы религии, выхолаживается внутренне при предельной само-насыщенности — насыщенности именно самою собой.

Нигилизм, религиозность и историзм романтиков сводятся воедино в представлении романтической эпохи о конце истории — романтизм думает о страшном суде. В лице своих остро чувствующих и не боящихся слов мыслителей он стоит перед «ничто». Крайние возможности нигилизма показал Жан Поль в своей вставленной внутрь романа «Зибен-кез» в качестве «чрезвычайного выпуска» и «цветника» «Речи мертвого Христа с высот мироздания о том, что бога нет» и Ф, Г. Ветцель в «Ночных бдениях Бонавентуры». Нигилизм проглядывает на горизонте мысли Генриха фон Клейста.

Противоречивость, раскрывающая крайние возможности мысли и существования, оказывается присущей романтизму, осознавшему эту свою сущность как полярность всего существующего. Качественная же конкретность и своеобразие противоречий — это область романтических феноменов, борьбы и взаимосвязей между ними.

Судьба вещей и натюрморт

И. П. Эккерман рассказывает: «Гёте показал мне пейзаж Рубенса, именно, «Летний вечер». Слева на переднем плане — крестьяне идут с поля домой, на среднем — стадо овец следует за своим пастухом в деревню; справа в глубине — воз с сеном и работающие, которые нагружают его, распряженные лошади пасутся поблизости; в стороне на лугах и в кустах кобылы с жеребятами, которые, должно быть, останутся в поле на ночь. Деревни и город замыкают светлый горизонт картины, которая самым приятным образом выражает понятие деятельности и покоя.