Обратный перевод - [15]

Попытка ответить на это вскрывает методологические трудности, относящиеся, с одной стороны, к любому явлению, изучаемому гуманитарной исторической наукой, а с другой стороны — специально к романтизму в его качественной особости.

Подход к романтизму, выясняющий, является ли вот это явление литературы, живописи и т. д. романтическим или нет, предполагает определенную дефиницию романтизма и сущности романтического. Дефиниция эта может быть дана в явном виде, а может быть скрыта, в том числе и от самого исследователя. Тем не менее, такой подход опирается на дефиниции романтизма, что в свою очередь предполагает: 1) отграни-чивание романтизма от предшествующих ему, следующих за ним и современных ему явлений, то есть именно «очерчивание границ» романтизма. Но коль скоро границы романтизма не самоочевидны, о чем и говорит вся история изучения романтизма, такое отграничивание романтизма является нормативным, оно в очередной раз проходит мимо сущности романтического и не схватывает эту сущность: следуют новые попытки отграничивания, увенчивающиеся тем же успехом. Но норматирность говорит о том, что позитивно-беспристрастный, на первый взгляд, подход к явлению искусства («является ли оно романтическим?») на самом деле есть указание на то, что следует, а что не следует считать романтическим. Такой подход был бы вполне оправдан, если бы понятие романтизма с самого начала было создано как понятие нормативное. Но это не так — сама история изучения романтизма беспрестанно борется со все вновь и вновь возникающими очагами нормативного очерчивания сущности романтизма, не умея в то же время отойти от такой нормативности. Всегда остается весьма важное сознание того, что романтизм шире, гибче любого нормативного определения. Принято историю немецкого романтизма начинать с Ваккенродера и иенского романтизма, выделяя целую группу писателей-предромантиков и писателей, стоящих между классикой и романтизмом. Для немецкого литературоведения проблемой всегда были и остаются Гёльдерлин, Клейст и Жан Поль, которые пребывают во вполне заслуженном ими — ввиду их неповторимой оригинальности — междуцарствии, уже этим подрывая всякие нормативные отграничения романтизма. Рудольф Гайм в своей классической книге «Романтическая школа» (1870) ограничил себя рамками «романтической школы» — иенского романтизма, что, по-видимому, было попыткой понимать романтизм в узком смысле, не поднимая вопроса о сущности романтического. Последнее и не было доступно эпохе Гайма с ее позитивистским идеалом. Сама возможность (прежде и особенно теперь) представлять и мыслить романтизм в «широком» и «узком» смысле уже есть прагматизм, который ради удобства обращения с материалом берет его в более полном и менее полном виде. Но если именно в традиции истолкования и заключена жизнь явления, то позитивизм и прагматизм эпохи Гайма (и позже) не был просто ошибочным, неверным подходом и искажением, но был правомерным этапом в истории романтизма (как истолкования), этапом, на котором сущность романтизма была, так сказать, засыпана. Сама традиция романтизма предполагала произошедший исторический разрыв в традиции, ввиду чего все доследующее изучение романтизма, вплоть до наших дней, есть раскапывание обрушившегося здания романтизма. Но если такое раскапывание продолжается уже сто лет, а во время выхода «Романтической школы» Гайма прошло совсем немного времени с той поры, как умерли романтики Тик, Эйхендорф, Шеллинг, Стеффене, то не может не поразить воображение то обстоятельство, что романтизм был похоронен и забыт еще раньше, чем он умер, и что его пришлось откапывать раньше, чем он был засыпан землею. Но романтизм был забытым прошлым уже для позднего Тика, так что к самой сущности романтизма не может не относиться то, что традиция его жизни и развития, его истолкования есть раскопки скрытого, к сущности романтического относится внезапная смерть романтизма, то есть неожиданное умирание его идейных импульсов, и затем долго тянущееся, интенсивное и. не доходящее до конца его возрождение. Ниже будет идти речь о том, как это умирание и возрождение романтизма связано с его идейной структурой.

Описанный выше подход к романтизму и его дефиниция предполагают, далее 2) определение существенных черт романтизма. Если отгра-ничивание романтизма могло быть просто внешне-хронологическим, то содержательный подход к романтизму проявляет наружу весь смысл научного метода. Такой содержательный подход находится в неразрывной связи с прагматизмом отграничиваяия. Как бы тонко ни были сформулированы общие черты романтизма в книгах таких непревзойденных исследователей романтизма, как Пауль Клукхон или Г.-А. Корф, в начале их исследований и в их глубине лежит литературоведческая схема исторического развития, блестяще ими развитая и модифицированная. Где сила, которая определяет схематизм рассуждений о романтизме? Это опять же та самая традиция романтического истолкования: она в одном случае превращает деятельность исследователя романтизма в труд археолога и кладоискателя, заставляя его углубляться в некую засыпанную и Таинственную глубь, она же в другом случае необычайно сужает горизонты его работы, перед всяким ограничением пределов романтизма, уже задавая самый принцип ограничения. Пока традиция истолкования романтизма сама еще традиционна, пока она беспрестанно воспроизводит себя и свои импульсы, пока она со всем напором устремляется тонким узким острием в глубь земли, до тех пор ей не вырваться из пут того прагматизма, который творит историческую истину, работая инструментом удобной лжи.