Обратный адрес - [15]

— Поеха-али! Ту-ту-ту!! — какой-то храбрец с одной подтяжкой через плечо уже топал босыми ногами по крыше кабины, презирая опасную высоту, но его мигом стащили оттуда и дали заслуженного подзатыльника, чтобы не лез выше остальных.

Ашот поздоровался, выпрямившись, откидывая мокрый чуб. На лбу и подбородке — мазутные полосы и весёлые, дрожащие капли. Федор кивнул молча, пропуская вперёд старуху. Они перешли по кладке и, спрямляя дорогу, пошли узкой тропинкой, а вслед долго ещё неслись весёлые ребячьи выкрики.

Кума Дуська оглянулась, постояла в раздумье и развязала концы платка.

— И каждый раз они около машины. Беды бы не было…

Федор пошёл дальше.

Леса за речкой теперь не было, только старые пни да высокий кустарник, заполонивший вырубки. Твёрдые, морёные корневища горбились поперёк растоптанной, грязноватой тропы — идти было трудно, старуха не поспевала. А Федор раздумывал над тем, что иной раз куда легче ходить дальней дорогой, чем спрямлять расстояния по таким вот колдобинам. И неотступно в мыслях стояла мать, перетрудившаяся на своём веку женщина, так и не дождавшаяся сына к последнему часу… Тоска смертельная сжигала Федора, да и трудно дышалось — наверно, от весенней сырости.

Кустарники раздвинулись, слева и справа замаячили кресты и бетонные пирамидки со звёздочками из жести. Отсюда, с тылов, никакой изгороди не было, кладбище вольно занимало старые вырубки.

Тишина была, и птицы не пели, только за дальним сквозным кустиком гомонили мужские голоса, видно, кто-то рыл ещё одну свежую могилу. Федору не хотелось никого встречать здесь, он спросил хмуро, где материна могила, и кума Дуська тут же остановилась, поправила на голове платок.

— Вот она, сердешная, тут и лежит…

Склонилась и начала торопливо и украдчиво обирать на оплывшем холмике старые, блеклые травинки и пожухлые прошлогодние листья.

Могилу Федор представлял почему-то огромной, из свеженасыпанной, рассыпчатой земли. Но холмик был низкий, коротенький и одинокий — без креста и без пирамидки.

Федор потянул кепку за козырёк, выпрямился, а колени совсем неожиданно и сами по себе подломились, он присел на ближний пенёк.

Низкий такой, уходящий в землю холмик… И все!

Та-а-ак…

Кума Дуська развернула узелок на могилке, разложила на белом платке просвирки и яйца. Рядом с кучей солёных огурцов поставила бутылку. Бутылка кособочилась, падала, кума Дуська вдавливала её донышком в мягкую землю. Федору эти приготовления казались ненужными, он облокотился на колени и подбородок положил на кулаки. Тупо смотрел вниз.

— Ты гляди, Федор, никак, приехал, а? — сказал кто-то за спиной, проламываясь через сухой куст.

Федор обернулся и увидел двух мужиков в потёртых плащах, выпачканных свежей глиной, в одинаковых треухах. Только обут один был в сапоги, а другой в разношенные мягкие чёсанки с калошами, заклеенными красной авторезиной.

— Здорово, Федя! — закричал тот, что был в валенках. — Здорово, милый! Мать, значит, пришёл проведать?

Ну, а мы тут — к делу! Мотовилов-то, дружок наш из сельпа — того… Могилу вот надоть!

— Эт-то хорошо, по-людски, конешно… — сказал другой, в серых покоробленных кирзах, и Федор не понял, что именно хорошо: прийти на поклон к матери или копать могилу старому дружку Мотовилову. Он смотрел снизу вверх, в глазах зыбились и расплывались бывший его наставник Уклеев и последний председатель Яшка-Гигимон — оба здорово постаревшие, пожухлые, как прошлогодние листья, и будто побитые молью. Оба не бритые, в колючей щетине.

Помешали. И откуда их дьявол вынес! Федор протёр кулаком глаза и встал.

— Ты не боись, Федя, мы со своим овсецом, коли что… — заверил Яшка-Гигимон и вернулся за куст. Оттуда вынес початую поллитровку, синеватую на цвет.

А десятник Уклеев облапил Федора, уколол щетиной в левую щеку:

— С приездом, братуха! Где бывал, что видал, давай выкладывай! Как оно — на далёких планетах?

— Присаживайтесь…

— У нас эт-то непокупное, Федя! — спешил высказаться Гигимон, устраивая свою поллитровку на платочек. — У нас эт-то… Коньяк зэ-кэ-бэ! Проще сказать, с краденых буряков первачок! Счас и помянем Кузьмовну, хай ей земля пухом…

Сели.

Федор отрешённо смотрел по сторонам, до того некстати показались ему здесь эти знакомцы. Они мешали посидеть над могилой тихонько, сосредоточиться и подумать. Обо всём подумать. А кума Дуська посветлела лицом, обрадовалась, и морщинки на лице разгладились, а глаза обсохли. Она кивала Федору, старалась ободрить:

— Хорошо это, Федя, хорошо, когда люди-то… Садитесь, люди добрые, поближе, теснее. Помянем Варюшку, царство ей… Безотказная была, добрая, и недоедала и недосыпала, бывалоч. Потом скрутило, бедную, куда ж там! Вот яички, просвирочки — вы ешьте…

Забулькала водка в гранёные стаканчики, пролился голубой самогон «ЗКБ», Яшка-Гигимон по всегдашней своей привычке возглавлять смахнул треух, протянул руку, и всв качнулись:

— Ну!…

— Стойте, стойте, проклятые! — панически закричала кума Дуська и развела морщинистой ладонью стаканчики. — Не за здоровье пьёте, за упокой! Рази ж можно толкаться, что вы?! Окститесь!

Уклеев вытер нос и закрутил головой, как бы припоминая что-то: