Обратная сторона радуги - [31]

Темнота подбиралась к Будапешту мягко и аккуратно, как Кешет. Я отключила камеру и вместо того, чтобы любоваться открывшемуся виду, задумалась о превратностях судьбы. Вот например, венецианский епископ Геллерт, один из самых почитаемых венграми святых, прибыл по приглашению короля Иштвана для утверждения в Венгрии Христианства и был зверски казнен язычниками – сброшен в Дунай в бочке с гвоздями прямо с этой горы. А ведь мог просто прожить бесславную, но долгую и счастливую жизнь в родной Венеции. Джорджо Сагредо родился в богатой и знатной семье, и что, например, ему стоило… что ему стоило не бить командирскую тойоту, а дать мне возможность сохранить лицо…

Неприятные мысли меж тем развеяло еще менее приятное обстоятельство, Рейтенбах-младший, его имя напрочь стерлось из моей памяти, остановив свой Опель напротив сувенирных палаток, возник передо мной, как черт из табакерки, с идиотской конфетой на палочке в зубах.

– Ехал мимо, увидел знакомую Шевроле и заглянул на огонек.

А ехал, скорее всего, в надежде на более продуктивный разговор, какой, однако, упорный.

– Курить бросаю, – он кивнул на леденец.

Я пожала плечами.

– Делайте, что хотите.

– Вот конфуз, не знаю, как вас как зовут.

– Ирис, а вас как?

– Все еще Клаус, хотя хочется соврать, что меня зовут Ансельм.

– Это было бы очень остроумно, если бы вы за мной ухаживали, – сказала я холодно.

– С удовольствием за вами поухаживаю, – живо отозвался он – ведь вы здесь одна?

– Это еще ни о чем не говорит.

– Это говорит о том, что у нас в этой стране не только общая цель, но и одинаковый багаж.

– Что? – не поняла я.

– Несчастная любовь, хотя это не принципиально. Вы заинтересовались офицером, которому я прихожусь внучатым племянником, я заинтересовался вами, все вполне логично.

– Офицером был мой отец, а ваш родственник просто зверем. А интересуюсь я совсем не им, не льстите своему семейству.

– Другого ответа я и не ждал, но, как ни странно, если мы объединим наши усилия, то поможем друг другу.

Он вдруг задумался и спросил:

– Ирис, ваша фамилия случайно не Боннер?

Кажется, я вздрогнула от этого вопроса, но четко произнесла:

– Моя фамилия Кауфман.

– Тогда, может быть, Боннер – девичья фамилия вашей матери или бабушки?

– С таким аналитическим умом надо в шахматы играть, а не шпионажем заниматься.

– У меня первый разряд.

– А что из себя представляет венгерская защита? – спросила я неожиданно для себя.

– Белая пешка освобождает диагональ для слона, а белый конь прорывается вперед, – не задумываясь, отчеканил он. – У черной стороны в такой позиции мало возможностей выгодно развить игру.

– Так вот у вас их тоже мало. Спокойной ночи.

– Да послушайте же, Ирис, Христиан Рейтенбах не зверь и не чудовище, он несчастный человек, заложник режима. Он не убивал Агнеш Боннер, он был влюблен в нее.

Я невольно замедлила шаг.

– Я ни на чем сейчас не буду настаивать, просто выслушайте мой рассказ, когда будете к этому готовы.

Исчез он так же внезапно, как и появился, в руках у меня осталась только визитная карточка доктора исторических наук Клауса Рейтенбаха.

Определенно, парень ни политикой, ни бизнесом не занимается, и маловероятно, что он опасается огласки. Напротив, он что-то знает и пытается поделиться. Но почему я должна ему верить? И какая ему самому от этого польза? Вот и узнаю, информации у меня все еще ничтожно мало, так почему бы и не выслушать его, может быть, он хранит какие-нибудь письма или фотографии. Пусть потом Арик проверяет их подлинность по своим каналам. Зато хоть какая-то маленькая надежда сдвинуться с мертвой точки у меня появилась. Разумно ли отвергать такую возможность.

– А разумно ли жить, не имея надежды?

– Еще в пятом веке до нашей эры греческий философ Фалес на вопрос: «Что обще всем?» ответил: «Надежда, ибо у кого более ничего нет, то она есть». Но вот парадокс – вы выдающийся физик, один из самых молодых академиков в истории науки запомнились миру в большей степени, как глашатай надежды.

– Моё детище – мощная водородная бомба – принесло мне огромное разочарование, когда во время испытаний пострадало несколько человек. Наука стремится к все более полному познанию истины, однако использование науки – неоднозначно. Меня приводила в ужас мысль о том, что моё открытие может попасть в чьи-то злые руки, способные совершить непоправимое. Я пытался добиться запрета дальнейших испытаний водородной бомбы и не сумел. Я потерял интерес к науке и действительно постарался стать глашатаем надежды многих, ставших жертвой беззакония и жестокости.

– Потеряв при этом множество привилегий… Вы, как никто другой, подтверждаете мнение, что только сильный духом человек может позволить себе такую роскошь, как доброта. Однако бомбу в 1972 году вы взорвали саморучно. Что заставило именитого советского ученого дать интервью The New York Times, зная, что за этим последует.

– Ядерная война может возникнуть из обычной, а обычная война, как известно, возникает из политики. Я только пытался предотвратить противостояние двух ядерных держав. Напомнил миру о том, что разобщенность человечества перед лицом опасности угрожает ему гибелью.