Обратная сторона радуги - [27]

– А что ты собираешься привести мне из современной Венгрии? Автограф лидера «Йоббик» или марципанового человечка?

– Ты перестал мне доверять?

– Ладно, – согласился, наконец, Арик, – дерзай, я всегда тебе верил на свою голову. Но не больше, чем на десять дней.

– Так точно.

Я захлопнула крышку мобильника и вопросительно посмотрела на дедушку.

– Честно говоря, я совсем не хочу отпускать тебя в Венгрию, – задумчиво сказал он.

Разумеется, ничего другого я и не рассчитывала услышать.

– Обсудим это за тортом, он мне сейчас просто необходим и даже лишние полчаса в спортзале меня не пугают.

– Достойное чадо Бени Кауфмана, – усмехнулся дедушка, – того еще сладкоежки. И адвоката всех на свете – о моем отце он тоже говорил так, словно тот, как и в мой первый день рождения, выбежал на минутку купить цветы и где-то по пути залюбовался на радугу.

Я знала, что так говорят об очень дорогих сердцу людях, с которыми даже смерти не удалось разлучить до конца.

После посещения тренажерного зала хочется как можно скорее оказаться под душем. Несколько минут я неподвижно стояла, чувствуя, как теплые струи падают на плечи, напряжение и усталость отступают, и к телу возвращается сила. Карим был прав, с душой все гораздо сложнее, с нее нельзя смыть горечь и тоску.

Нелепо, хоть и популярно лечиться «новой любовью», не отпустив старую, разве найдется чудак, который будет брызгать на себя духами, не приняв душ?

Не менее нелепо утверждать, что за любовь обязательно надо бороться. Любовь можно только принять или отвергнуть. В сорок восьмом году юный дедушка Рубен и его друзья боролись за осажденный киббуц. В восемьдесят втором отец оказался среди тех, кто ценой своей жизни положил конец волне террора. При этом они никогда не боролись за бабушку и маму, они их просто любили и скорее всего, уважали бы их выбор, если бы он вдруг упал на кого-то другого. И если бороться за старую любовь у меня нет права, а искать новую нет ни сил, ни желания, осталось только возложить на разум двойную нагрузку и лечить раненую душу временем. И лучше где-нибудь вдали от Хайфы, чтобы Средиземное море, жгучие брюнеты в офицерской форме, лавки с пряностями и эксклюзивный шелковый пеньюар мне в этом не мешали.

Значит, решено – в Будапешт!

Шальная радость разбудила меня в день вылета еще на заре, я улетала в надежде швырнуть тяжелую и надоевшую ношу с десятикилометровой высоты.

На часах было шесть тридцать, до вылета еще шесть часов. Снова уснуть мне, наверное, уже не удастся. Я сладко потянулась и опустилась босыми ногами на холодный пол.

Выйдя из душа, я набрала номер Арика. Опять он тяжело дышит, неужели куда-то торопится? Или уже успел с кем-нибудь повздорить, с него станется.

– Ирис? Здорово! Ты еще дома?

– Собираюсь в аэропорт, только закину Кешет к Сан… к дедушке.

– Надеюсь, привезешь что-то действительно стоящее и, как ты умеешь, неожиданное. Знаешь, я тут немного тороплюсь, так что счастливого полета, я побежал.

– Спасибо, – ответила я уже никому и пошла готовить кофе. Кешет, как всегда, когда я направлялась на кухню, весело спрыгнула с кресла и побежала рядом.

– Эй, Кешет, тебе лунго или ристретто? А мне сгодится и растворимый.

Шустрый парень, торговавший цветами в терминале аэропорта Бен-Гурион подсчитывал выручку и, похоже, был ею доволен.

– Интересно, почему цветочники из международных аэропортов никогда не появляются в Форбс? – глядя на него, спросила я дедушку.

– Потому что самые умные. Это все твои вещи?

– Как всегда только самое необходимое, – как будто что-то было не так, и я даже принялась оправдываться. – Все, что мне нужно, я куплю на месте, ненавижу тяжелые сумки, ты же знаешь.

– Купи теплый свитер, – дедушка недоверчиво оглядел мою легкую курточку, – в Будапеште холодно.

Я торопливо закивала, видя, что он все еще не хочет отпускать меня в обитель своей несчастливой юности.

– А более элегантного саквояжа у тебя не нашлось?

– Это же папин офицерский рюкзак, он удачу приносит.

– Удачу, – передразнил дедушка Рубен. – Да у него дыра на кармане прожжена.

– Это Шломо, – буркнула я. – Задел, когда мангал на берегу разжигал. Я его тогда чуть не убила.

– Зря.

Выяснять, что именно зря, не было времени.

– Я тебя тоже люблю, – я обняла дедушку и очень вовремя, потому что именно в это время объявили мою посадку. – Со мной все будет хорошо, даю слово.

Дедушка Рубен, наконец, улыбнулся.

– Похладнокровнее с венграми, среди них встречаются очень обаятельные ловеласы.

– К обаятельным ловеласам у меня стойкий иммунитет.

– Вот это-то и плохо. И не ходи, пожалуйста, как павлин, не забывай, что ты в Европе, чтоб её смыло!

– Обещаю, что Израиль не опозорю.

Парадоксально, но Рубен Боннер, не простивший Европе Холокоста, так и остался европейцем: деликатным, сдержанным и элегантным, совершенно не ассоциирующимся с разудалой южной страной, за которую всегда готов был стоять до последней капли крови.

Беспечность не входила в число моих недостатков, но я никогда всерьез не задумывалась, какой же счастливый билет в действительности вытянула у судьбы Европа, жившая в пещерах и одетая в звериные шкуры, в то время, когда на Востоке были передовые врачи и астрономы. И так красиво обошедшая всех в наше время, если только не принимать в расчет тошнотворную теорию Жозефа де Гобино о превосходстве арийской расы над остальными.