Обращенные - [104]

Это не комедия положений; это реальность. Это реальность, и это происходит у меня на глазах, и я не могу насладиться осознанием того, что главные персонажи никогда не умирают.

И я молюсь.

Пульт валяется на полу, стакан крови перегрелся, а я стою на коленях и молюсь. Говорят «Бог дал, бог взял», но я прошу Его: пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста — один-единственный раз — пожалуйста, отдай мне ее обратно.

Пот.

С пота все началось. Потом все закончилось.

Вызывающий прыщи, слегка маслянистый, подростковый пот.

Пот… а потом два тычка под ребра — любезность со стороны Твит, — и подлый шлепок, который Роз отвешивает подлецу, вцепившемуся в другую руку Исузу. Совместными усилиями им удается разомкнуть цепь взвинченных бессмертных, жаждущих смерти. На самом деле вы можете это увидеть, все записано у меня на пленку: вампиры, которые только что тянули Исузу в разные стороны, смотрят на свои внезапно опустевшие руки, вытирают пальцы, чувствуют, что кожа стала жирной; они выглядят разочарованными и испытывают отвращение, и то и другое одновременно.

И я… я все еще наблюдаю за этим, в то время как три мои судьбы все еще «отсутствуют», и то, что было показано до сих пор, нисколько не проясняет ситуацию. Несомненно, возможность бегства была — удача, только удача — но одному богу известно, сколько еще это будет продолжаться, прежде чем они переместятся с моего экрана к моей двери, в мои руки.

И затем происходит что-то странное. Или, как мне кажется, еще более странное.

Это самое дикое, что я когда-либо видел по телевидению — включая все многообразие передач для смертных эпохи так называемых реалити-шоу. Вампиры, которые играли в перетягивание каната, больше никому не интересны, несмотря на наготу и интимные подробности, слегка размытые камерой. Камера скользит, показывая столпотворение, царящее в зале — беспорядочно, покачиваясь, подергиваясь и замирая, выискивая беглеца, это похоже на пленку Запрудера.[105] Потом снова двигается — и снова замирает, словно прислушиваясь. Как делали бы вы, внезапно уловив голос. Этот голос слаб и тих, чуть надтреснут и явно не записан заранее.

И он поет.

Поначалу слов не разобрать — вы слышите только мелодические модуляции. А потом слова появляются.

Ты — мой свет…

Мой единственный свет…

Все стихает. Все звуки исчезают — кроме одного голоса и слов, которые он выпевает — так бережно, так испуганно, так тайно.

А потом к его голосу присоединяются другие голоса. И камера ловит розовые слезы, блестящие на щеках множества вампиров. Целый зал вампиров, поющих о том, кто делает мир счастливым, когда небеса становятся серыми.

Господи, мать вашу за ногу!

Эта часть моего монолога — чистая импровизация. Я произношу ее, когда вся троица, наконец, возвращается и вваливается в дверь, хватаясь за бока и хохоча.

— Ну и как «выход»? — осведомляюсь я. — Куда выходили? Это и есть все, на что вы надеялись, о чем мечтали?

Из доброй дюжины возможных вариантов я выбрал именно эти слова.

Все три мгновенно прекращают смеяться, смотрят на меня, потом замечают, что моя физиономия подергивается от злости, и снова хохочут.

— Марти, — произносит Роз, — если бы ты только там был…

— Я там был, — отвечаю я и вижу, что застал их врасплох.

Похоже, они заранее договорились, о чем будут врать, и уже приготовились толкнуть мне свою байку.

— Я и еще несколько миллионов человек, — добавляю я и сую Роз пленку с записью репортажа. — Им только дай повод. Уверен, какой-нибудь из каналов покажет повторение. Они уже всю ночь это крутят.

Исузу и Твит смотрят на кассету в руках Роз, словно это револьвер, заряженный для русской рулетки, и сейчас как раз их очередь.

— Пока до ток-шоу дело не дошло, — продолжаю я. — Думаю, завтра ночью начнется.

Я как раз собираюсь сказать какую-нибудь особенную гадость, когда замечаю, что на лице Исузу появляется выражение отрешенности. Лишь миг назад, она смеялась, ее пьянил адреналин, наполнивший ее кровь, когда смерть сначала накатила на нее, как прибой, а потом отползла. Смеялась потому, что другие тоже смеялись, потому что иногда смех оправдывает сам себя, и вы просто не можете остановиться, пока не остановитесь сами.

И потом делаете то, чего делать не должны. Вы оглядываетесь и видите то, что с вами едва не произошло. В этот момент запасы вашего адреналина уже иссякли. И вот вы почти полностью иссушены, в вас не осталось ничего, кроме этих ясных слез, которые внезапно начинают сочиться с таких глубин, что от рыданий у вас перехватывает дух. И вы сглатываете только для того, чтобы вздохнуть, и ваше «извини меня» — это что-то маленькое и полузадушенное, почти мертвое к моменту своего появления.

Я смотрю, как Твит смотрит на Роз, а Роз смотрит на Твит. Обе смотрят на свои руки. На свои ноги. Каждая понемногу сглатывает.

Я больше ничего не говорю. Наверно, еще более подло — ничего больше не говорить. Вот я и не говорю. В конце концов, это позволяет лучше слышать Исузу. Просто на случай, если кто-нибудь из нас прослушал.

На тот случай, если кто-нибудь из нас думал, смеясь, что это была хорошая идея.

Глава 26. Буль-как-его-там

— Дайте срок.

Это посоветует вам любой вампир. Подобную беседу ведут, чтобы сказать самому себе, что это просто пустой треп. В конце концов, что есть время для вампира? Мы сделаны из особого теста. И у нас больше ничего нет. Черт, если бы время действительно было деньгами, мы все были бы богаты.