Обращение Апостола Муравьёва - [25]

– Выбор? Оставь, святоша! Всю жизнь мне лохматят о выборе. Хрень! Настоящий выбор, истинная свобода, есть только у воров в законе. Наша жизнь с детства напоминает путь отбракованной коровы на бойню. Пионерия, комсомолия, завод, пенсия, кончина. Дорога в никуда расписана по шагам. Давай по-честному. Видимость выбора иллюзорна. Сегодня я вижу это чётко, как водяные знаки на банкноте. Где родиться, когда пукнуть, с кем в кроватку лечь. Единственные люди, у кого есть очко класть на систему – воры! Они всегда имели яйца сопротивляться насилию. И я хочу так. И буду.

– Кто спорит? Вы и нынче, Марат Игоревич, вольны поступать, как желаете. С ворами тоже проще не бывает. Те, кто правит, загодя готовят клапанок, сквозь который кипучие свободолюбцы смогут выпустить пар. На мушке не только воры – да кто угодно: диссиденты, революционеры, и просто сумасшедшие искатели правды-матки. Воры же меняли один свод законов на другой, но всегда контролируемый властью. Всё это не имеет отношения к нашему диспуту. Читай двадцать шестой стих, либо прогони меня.

Марат покорился:

– «И сказал Бог: сотворим человека по образу Нашему и по подобию Нашему, и да владычествует он над рыбами морскими, и над птицами небесными, и над зверями, и над скотом, и над всею землёю, и над всеми гадами, пресмыкающимися по земле».

Апостол замолчал и посмотрел на отца Серафима. Святой отец сидел с закрытыми глазами, и казалось, млел больше, чем арестант от хорошего чифиря.

– А теперь двадцать седьмой стих той же главы, – проговорил священник, не поднимая век.

Апостол отчего-то забыл возражать, ему стало казаться, что находится он не в камере ШИЗО, а исповедуется в храме. Хотя ни в церкви, ни тем более на исповеди бывать ему не приходилось.

– «И сотворил Бог человека по образу Своему, по образу Божию сотворил его; мужчину и женщину сотворил их».

– Ну как? – поинтересовался отец Серафим так, будто эти строки должны подсказать Марату ответ.

Апостол отрицательно покачал головой.

– Снова оставлю тебя. Думаю, подсказки достаточно, чтобы отыскать первый грех, – сказал, поворачиваясь к выходу батюшка.

Когда вскоре после священника появился Хан, Апостол не удивился. Единственное, что действительно казалось справедливым, вор не соперничал с батюшкой напрямую. Не спрашивал Апостола, о чём говорили, не опровергал доводов, словно и без того знал суть беседы. Они, как два ангела, светлый и тёмный, поочерёдно пытались завладеть им. Но кто из них убедительней, Апостолу придётся решать самому. Тот же чёртов выбор. В нём дело: выбор, как пить дать, вовсе не божий – чёртовый!

– Читаешь? – участливо спросил положенец, кивая на Библию, раскрытую на первой странице Книги Бытия.

– Читаю, – не стал скрывать Апостол, – патлатый загадки задаёт. Хочу сперва отгадать, чтобы не дёргался, а потом послать подальше.

– Это правильно, это поделом, – покивал Хан, протягивая дымящуюся кружку с чифирём.

– Хан, – сделал небольшой глоток Апостол, – всё хотел спросить тебя…

– О чём?

– О куполах.

Положенец, мягко поигрывая телом, беззвучно рассмеялся, затем одним движением стащил футболку, обнажив грудь с блудливой надписью: «Мы пили так, что вытрезвитель плакал»:

– О каких куполах? Об этих?!

– Ты что, Хан? – отшатнулся Апостол.

Храм о шести куполах мог казаться справедливым. Если бы не тело, на которое был нанесён. Будто издали проступал неизвестный истории собор. Масть кололи во времена, когда зэки строго придерживались собственных правил. Когда мазута приравнивалась к высшим ценностям зоны, порой дороже чая, жира, или повидла. Когда близко не существовало китайской туши, когда краской была смесь сажи, сахара и мочи. Когда вместо иглы использовали книжные скобы, заточенные о бетонный пол. Количество куполов набиралось не случайно, но могло и не означать количество лет отсидки. У Хана шесть куполов как раз соответствовали числу отсидок. И хотя купола исполнялись в разное время, «кольщики» считались истинными профессионалами в своём деле. Вопрос «За наколки отвечаешь?» меченым арестантам задавать опасались. Апостолу не раз предлагали стать «кольщиком», но он всегда отказывался. Рисовать на человеческом теле ему претило.

Всё это Апостол знал, не ведал лишь того, что на заре формирования статуса «вор в законе», татуировка воспринималась, как молитва. Если тело – храм, то изображение на нём суть икона, статус же «законника» – аналогия монашескому.

– Об этих, Хан. Если мы рисуем на собственных телах церкви и кресты, то почему ты против религии?

– Эх, Апостол, Апостол, тебе ещё во многом предстоит разобраться. Ты человек крепкий, с понятиями. Когда жил на воле, справно отстёгивал в общак. На киче не сломался, быстро накопил на авторитет, но кто есть воры в законе, не понял. Мы честны, совестливы, принципиальны, но только к своим поблудам, к бродягам. Всем остальным миром мы брезгуем. Купола не дань уважения, наоборот – насмешка над церковью. Пусть менты маракуют, что воры религиозны. Каждый купол очередной срок, но точно так же можно добавлять по голове к телу дракона. Босяки, Апостол, богу не интересны. Он любит покорных – рабов божьих. Помог ли бог кому-нибудь на зоне? Хрена лысого! Никому! Арестанты на зонах только на законных воров надеются. Может, в церквях и есть Бог. Вполне возможно, есть, спорить не стану, но в тюрьме нет бога, есть Вор. Как в церкви чают, мол, перекусим, чем Бог послал, так в тюрьмах уповают на Вора. Что Воры пришлют, как подогреют, такая и жизнь станется. Так-то, сынок, – старый бродяга достал папироску, помял в пальцах, но так и не прикурил. Посидел с минуту, помолчал, вздохнул совсем уж по-старчески, и ушёл, оставив Апостола наедине с пресловутым выбором.