Оборванная струна - [15]

Как вспоминал сам Игорь, впервые он задался вопросом, зачем живет, в 4 года и начал искать на него ответ. Первым примером для подражания был старший брат, красивый, по мнению Игоря, «как Бог Саваоф». От Володи «отпадали» все щекинские девчонки, и рыжему, лопоухому, конопатому младшему очень хотелось того же. «Скорпиону» по знаку Зодиака, Игорю рано захотелось внимания женщин. Он рассказывал, что в четыре года впервые влюбился, объяснился, был отвергнут, но не отрекся от поиска идеала, чем и занимался наряду с решением глобальных проблем всю оставшуюся жизнь. Опытный в делах амурных старший брат натаскивал младшего, обучая игре на гитаре, пению и «качанию» бицепсов, что оказывало, по его мнению, сильное положительное влияние на женский пол. Игорь, отчаявшись стать красивым, решил стать хотя бы сильным и увлекся спортом. Он избрал для себя хоккей, стал заядлым болельщиком «Спартака», собирал фотографии игроков своей любимой команды и даже ездил в Москву, желая быть принятым в спартаковскую школу. Но в четырнадцать лет с Игорем произошла метаморфоза: проснувшись однажды утром, он увидел в зеркале вполне приличного и даже симпатичного молодого человека с каштановым цветом волос и спортивным телосложением. Этот внешний осмотр вполне удовлетворил юношу, но для полной гармонии не хватало равновесия души. И Игорь «стал стихи писать и петь». Пригодились уроки старшего брата и пять лет музыкальной школы по классу баяна. Правда, было слабовато с нотной грамотой, но это не затрудняло музыканта, поскольку Игорь мгновенно схватывал мелодию и играл ее по слуху. Первые строчки родились с первой любовью, а столкновение с зашкольной действительностью и несоответствие того, чему учили, тому, что есть, тут же нашло отражение в поэме протеста «Доля».

Еще в 1975 году Игорь создает первый в своей жизни музыкальный коллектив, и его ВИА овладевает сначала щекинскими, а затем и тульскими танцплощадками и ДК. Уже тогда Игорь, воспитываемый на «БИТЛЗ», пытался не повторяться, а исполнять собственные музыкально-поэтические композиции. В итоге он становится тульской знаменитостью. Затем — армия. Игоря направляют служить в стройбат, как «неблагонадежного интеллигента». Старшина старательно пытался выбить из упрямого солдата «дурь», идя ради этого «подвига» даже на отбивание рук, которые Игорь, сказав перед всем строем, что он — музыкант, берег от ран, не отказываясь между тем ни от какой черной работы (просто был осторожен, работал спокойно и тщательно). Старшину не устраивал такой подход: следовало молчать, не выступать, одним словом, не выбиваться из «стада». Но именно этого Тальков не хотел и не умел. Спорил с замполитом, читал свои социальные тексты, убеждал. Получалось, но итог был один: «Если я стану таким, как ты, — меня уволят в запас, а то и из партии попрут: я слушать подобное — и то права не имею».

Но Игорь не сдался. В свободные от службы часы, во время отдыха, после отбоя, когда другие солдатики падали замертво, он с группой ребят, любящих музыку, репетирует и снова создает ВИА, теперь — армейский. Армия, режим не сломали в Талькове стержень человеческого достоинства. Напротив, за эти годы Игорь много пишет, видя в армии модель государства, в котором вынужден творить. Рождается много песен протеста, философско-социальные циклы, шуточные поэмы, ну и, конечно, — лирические песни; без них Тальков был бы так же однобок, как и без чего-то другого. Багаж авторского творчества оказывается достаточным для начала его реализации: Игорь идет работать на профессиональную сцену. Группы «Апрель» и «Калейдоскоп» (впоследствии переименованный в «Вечное движение»), поездки с ними по стране, гастроли в разных ее уголках, но на маленьких площадках. В большие города Тальков уже тогда не допускался. Возможна была только лирика, за остальное могли посадить. Когда концертных ставок, мизерных даже по застойным временам, не стало хватать на то, чтобы помогать матери, ездил подрабатывать на летние курорты в кабаки. Это угнетало, но делать было нечего. Как-то в Сочи, где проходил очередной конкурс песни, в кабак заглянул Кобзон, послушал песни Игоря, и тот уговорил его дать разрешение на участие в конкурсе. До конкурса допустили под промежуточным номером (51 «а»). Надеялся, что получит возможность проявиться. Но «а» не помогло, поскольку «б» сказать не дали. Отстранили от участия в конкурсе после первого тура, заявив, что с таким «имиджем» на советской эстраде делать нечего. Неудача сильно повлияла на психику Игоря, он решил, что упустил свой шанс. Начались депрессии, мытарства. К тому времени у Игоря появились жена, маленький сын. Их нужно было кормить. Жили настолько бедно, что спали на банках (паласа на полу не имелось, а просто на досках — холодно), кровать купить было не на что. Такая ситуация подстегивала к компромиссам, искушения постоянно появлялись. То один, то другой известный советский композитор предлагал Игорю писать под них, а то и за них — музыку, за хорошие деньги; поэты предлагали исполнять их стихи под свою музыку или писать за них стихи (Игорь, помня один инцидент, придумал даже такое имя нарицательное «Якобы Дубравин»). Советовали стать только лирическим исполнителем. Было тяжело, но на компромисс Игорь все-таки не пошел. Решил снова до конца пробиваться с тем, о чем болела и кричала его душа, не имеющая пока возможности поделиться своей болью с людьми. Жена Игоря Таня с маленьким ребенком на руках брала на дом работу машинистки, печатала ночами, когда сын спал, на механической машинке, но, любящая мужа всем сердцем, никогда не жаловалась, поняв, по ее словам, с первого дня общения с Игорем, что он — необычный человек. Эта гармония, хотя бы в стенах собственного дома, и Танино терпение давали Игорю силы побеждать неудачи, выходить из депрессий и снова работать, а значит — жить, поскольку одно являлось для него сутью другого. И еще! Нельзя не сказать об отношении Игоря к Вере в Бога. Он был окрещен в младенчестве в православное вероисповедание, но, как мне кажется, исповедуя принципы христианской религии и стремясь не нарушать заветов Христа, считая его своим Идеалом, веру в душе имел на порядок выше. Он сначала неосознанно, а затем путем собственных ошибок, знания и интуитивного разума приходил к осознанию и пониманию Единства мироздания. Он верил в гармонию и созидательность Высшего Космического Начала, столкнувшись впервые с бесконечностью в детские годы, во время первой клинической смерти, подробно описанной в «Монологе» (вторая произошла в тридцать три года). По опыту такого рода Игорь смолоду знал: смерть — лишь переходное состояние, а за ней — снова жизнь, но в ином биологическом проявлении, что и подтвердило ему общение со священнослужителями впоследствии. Игорь был убежден, что направляем и ведом Свыше, и потому с уверенностью избрал нужную, единственно возможную для себя дорогу, по которой и шел безостановочно до конца. Свой конец он предчувствовал, как и многое другое в своей жизни, зная, почти наверняка, что уйдет «смертью мокрой» и несвоевременной по земным меркам, но именно тогда, когда настанет срок, по выполнении своих земных обязательств. Он говорил об этом близким людям и предупреждал тех, кто работал с ним, отдавая делу, как и он сам, всю душу без остатка. Иных отношений он не признавал. Не прощал, когда ему говорили «ты не прав», совершенно убежденный, что все его поступки контролируемы и закономерны. Игорь был сверхчестен, хотя и страдал всеми человеческими слабостями время от времени. В отношениях с родными спасало то, что он старался никогда не лгать и предпочитал вынужденную боль продуманной лжи. Минимум навязчивости, максимум отдачи — единственно возможная формулировка отношения к нему людей, находящихся рядом. И — терпение. Ему легко было прощать, так как он очень легко прощал сам, наказывая, и подчас сурово, действенное зло, но поддерживая малейшее светлое начало в человеке. Он очень любил людей, и о нем можно бы сказать: «Ему многое простится, потому что он много любил».