Эта Власьевна — полная хозяйка здѣсь, она все помнитъ, все знаетъ и весь день хлопочетъ и заботится о чемъ-нибудь или о комъ-нибудь: о курахъ, о лошадяхъ, о коровахъ, о деревенскихъ ребятишкахъ, о новорожденномъ теленкѣ, обо мнѣ. Все для нея одинаково важно и достойно вниманія.
Ко мнѣ она относится немного покровительственно, хотя и съ почтеніемъ. Она постоянно пытается ввести меня въ хозяйство, втянуть въ свои интересы, но до сихъ поръ это ей не удалось. Я слушаю ее терпѣливо и только и жду, когда она окончить свой нескончаемый докладъ… Слишкомъ долго я жилъ внѣ деревни, слишкомъ много у меня своихъ думъ и интересовъ, чтобы сразу переродиться, жить другой жизнью и волноваться иными волненіями…
Агасья Власьевна входитъ ко мнѣ безъ доклада и говоритъ обо всѣхъ новостяхъ нашей жизни. Теперь я уже привыкъ къ этому, а раньше меня немного раздражало это непрошенное вторженіе въ мои мысли.
На другой день послѣ моего перехода на житье въ большой домъ, утромъ, когда я занимался у себя въ кабинетѣ, вошла Власьевна. Я раньше почувствовалъ запахъ мази, а потомъ уже увидѣлъ ее. Она вошла особенно тихо и смущенно сказала мнѣ:
— Баринъ!.. Хотѣла я вамъ сказать… У насъ тутъ мальчикъ есть, Егорка…
Мнѣ не хотѣлось отрываться отъ работы, и я, не оборачиваясь спросилъ:
— Ну что же?..
Она еще смущеннѣе отвѣтила:
— Дозвольте ему здѣсь, въ домѣ, жить со мной…
— Пожалуйста, Агасья Власьевна, — сказалъ я, довольный тѣмъ, что наша бесѣда такъ скоро можетъ окончиться.
— Онъ сирота… Ему некуда дѣться… — продолжала она.
Я уже принялся за работу.
— Мать умерла въ Москвѣ, въ больницѣ… Куда-жъ теперь мальчику дѣться?
Я молчалъ, потому что уже думалъ о своемъ.
— Въ чужихъ-то людяхъ не больно сладко… Привезли холоднаго, голоднаго, всего изодраннаго… Валенки всѣ провалились…
— Пожалуйста, купите ему все, что нужно, Агасья Власьевна… Сейчасъ же купите… Закажите все, или тамъ… готовое… Нельзя такъ оставлять ребенка… Ему сколько лѣтъ?
— Восемь!
Она проговорила это особенно серьезно, но я опятъ не придалъ ея словамъ никакого значенія и спокойно принялся за работу. Я не слышалъ, какъ Власьевна ушла; она, кажется, еще долго стояла за моей спиной.
Я совсѣмъ и забылъ объ этомъ разговорѣ и очень былъ удивленъ, когда черезъ нѣсколько дней услыхалъ какой-то шумъ въ большой залѣ. Я пошелъ посмотрѣть и увидалъ мальчика. Онъ бѣгалъ передъ кошкой и дразнилъ ее веревочкой, накоторой былъ навязанъ клочокъ бумаги… Онъ такъ испугался, увидя меня, что и я смутился, и не сказалъ ему ни слова. Потомъ не разъ я наталкивался на него, но — чтобы не смущать его — дѣлалъ видъ, что не вижу его.
Власьевна какъ то спросила меня:
— Не мѣшаетъ вамъ, баринъ, Егорка-то?
— Нисколько… Чѣмъ же?
— Да вотъ шумитъ… Бѣгаетъ по комнатамъ…
— Напротивъ, я радъ…
Я сказалъ эта совершенно искренно: домъ громадный, я живу въ спальнѣ и кабинетѣ отца, остальныя комнаты полупустыя, заброшенныя, совсѣмъ мертвыя. Мальчикъ бѣгаетъ по нимъ и домъ оживаетъ.
Скоро Власьевна опять заговорила объ Егоркѣ. Она пришла ко мнѣ въ кабинетъ, долго шарила что-то, ходила по комнатѣ точно искала чего-то. Я уже привыкъ къ этому, я, знаю, что ей кажется, будто я скучаю въ моемъ одиночествѣ, и она старается развлечь меня.
— Баринъ! — сказала она. — Егоркѣ учиться страсть какъ хочется…
— Отлично!.. Пусть ходитъ въ школу…
— Въ какую?
— Въ нашу… Вѣдь у надъ на селѣ есть шкода.
— Ну какая эта школа! Придетъ батюшка — ладно, а не придетъ — такъ и нѣтъ урока… Баловство одно…
— Такъ вы хотите отдать его куда-нибудь?
— Куда жъ его отдашь, сироту?
Я не понималъ, чего она хочетъ отъ меня.
— Вамъ, конечно, некогда, скучно… Такъ вы хоть книжечекъ какихъ-нибудь… Онъ читать знаетъ вполнѣ… Только уму-разуму его учить надо.
Я пообѣщалъ ей выписать книжки изъ Петербурга и забылъ…
Разъ она привела мальчика ко мнѣ въ кабинетъ достать изъ-подъ комода закатившуюся монету. Я дописывалъ главу, мнѣ не хотѣлось отрываться отъ работы, и я съ нетерпѣніемъ ждалъ, когда они оба уйдутъ изъ моей комнаты.
Въ тотъ день, о которомъ я писалъ вамъ, Власьевна пришла ко мнѣ въ комнату очень взволнованная и торжественная.
— У насъ Егорка боленъ…
— Что съ нимъ?
— Взгляните сами, баринъ… Горитъ какъ въ огнѣ….
Я ничего не понимаю въ медицинѣ и не считаю себя въ правѣ давать совѣты, особенно въ дѣтскихъ болѣзняхъ.
— Пошлите скорѣе за докторомъ.
— Да вы сами то посмотрите… Спитъ онъ — не спитъ, а лопочетъ что-то нескладное.
У мальчика, дѣйствительно, оказался сильный жаръ: онъ былъ безъ сознанія и бредилъ громко и страшно. Я распорядился, чтобы скорѣе привезли доктора.
И вотъ, пока мы съ Власьевной ждали этого доктора, я и узналъ то, что такъ перевернуло всего меня.
— Чей онъ? — спросилъ я, чтобы показать участіе къ печали старухи.
— Насти, — строго отвѣтила Власьевна и пытливо посмотрѣла на меня.
Мнѣ этотъ взглядъ не понравился. Вы знаете, какъ я не люблю недомолвокъ и подозрѣній. Я сразу и не сообразилъ, что она говорить.
— Какой Насти?
— А при покойницѣ то мамашѣ вашей въ дѣвушкахъ служила… Настя! Неужто забыли?
И она опять такъ посмотрѣла на меня, что мнѣ стало тревожно.
Власьевна закашлялась и вышла изъ комнаты.
