Оборотни и вампиры - [2]

него — как у птицы» (Даниил IV, 30).

Из этого в самом деле удивительного «случая» Вольтер, как всем известно, сделал прелестную сказку о влюбленном в принцессу Амазиду Белом Быке, «хорошо сложенном, упитанном и даже легком, что редко встречается». Он сильно отличается от чудовища, изображенного Уильямом Блейком, — старика с неподвижным взглядом и загнутыми ногтями, скребущими бесплодную землю. Навуходоносор, который, как есть серьезные основания полагать, страдал умственным расстройством и «insania lupina», вызывал страстный интерес теологов и демонологов. К примеру, святой Фома и святой Иероним считали, что этот правитель лишился рассудка: он повредился лишь в своем воображении, телесная же его субстанция не претерпела никаких изменений. Жан Боден, напротив, верил в реальность превращения и утверждал, что некоему демону было дано особое разрешение превратить царя в быка, точно так же, как жена Лота была обращена в статую. Де Нино считал это превращение чистой случайностью и высказал следующее прелестное суждение: «И поскольку шерсть и ногти являются не частями тела, но всего лишь экскрементами (sic), в этом случае я решил, что форма сия была вовсе не телесной, а случайной». Оттон де Виттельбах страдал сходным помешательством, поскольку щипал траву, рыл землю носом, лаял и кусал окружающих. Зная, что дочери Прета превратились в коров, а царь Амазис — в льва, можно, пожалуй, утверждать, что эта болезнь преимущественно поражает государей. Амазис простерся перед Аполлонием Тианским, рассказывает Филострат, и Жак д'Отен, цитируя этого автора, прибавляет, что волшебник воскликнул, обращаясь к толпе: «...Знаете ли вы, господа, чего просит у меня этот лев? Он просит меня сказать вам, чтобы вы не обманывались внешностью, для него невыгодной, потому что вы можете принять его за царя зве-Рей, тогда как на самом деле он был царем у людей. Знайте же, что душа в этом львином теле — это разумная душа, и это душа Амази-са, царя Египта, чье имя вам известно»*.

«L'incredulite savante et la credulite ignorante au sujet des Magiciens et des Sorcies...» («Недоверчивость ученых и доверчивость невежд по отношению к Волшебникам и Колдунам...»); (Лион, Жан Молен, 1671 год).

В греко-римском мире дуалистический характер метаморфоз сохранялся. Минотавр, плод безрассудной любви Пасифаи и Белого Быка, "принадлежит царству мрака, тем же хтоничес-ким и молохическим культам, с которыми связаны также Кербер, Как и Химера. Всем известно, что Дедал способствовал зачатию гибрида, изготовив для царицы Крита деревянный манекен, обтянутый телячьей кожей. Она спряталась внутри, чтобы без опаски принять обильное и горячее семя любимого животного... По крайней мере, так гласит легенда, над которой открыто насмехался Лукиан, описывая остров Буцефалов, лакомых до человеческой плоти, совсем как Ваал и Фаларийский бык*

На самом деле солнечный культ Миноса-Минотавра испытал на себе семитское влияние, на что ясно указывает следующий отрывок из «Умирающего бога» сэра

Джеймса Фрэзера:

«...в Кноссе царь представлял Бога-солнце... каждые восемь лет его божественная власть возобновлялась во время большого празднества, включавшего в себя, во-первых, принесение в огне человеческих жертв статуе, голове быка, солнцу; во-вторых — бракосочетание царя, переодетого быком, с царицей, переодетой коровой; оба персонажа изображали, соответственно, солнце и луну».

Волшебница Кирка (Цирцея), при свете дня блиставшая дивными чарами, обладала, подобно Гекате и Медее, тайным могуществом. Она превратила Сциллу в морское чудище, Пикуса — в дятла, а спутников Улисса — в свиней.

Вышла немедля она и, блестящую дверь растворивши,

В дом пригласила вступить их; забыв осторожность, вступили Все; Эврилох лишь один назади, усомнившись, остался.

Чином гостей посадивши на кресла и стулья,

Цирцея смеси из сыра и меду с ячменной мукой и с прамнейским Светлым вином подала им, подсыпав волшебного зелья В чашу, чтоб память у них об отчизне пропала; когда же Ею был подан, а ими отведан напиток, ударом Быстрым жезла загнала чародейка в свиную закуту Всех; очутился там каждый с щетинистой кожей, с свиною Мордой и с хрюком свиным, не утратив, однако, рассудка.

Плачущих всех заперла их в закуте волшебница, бросив Им желудей, и свинины, и буковых диких орехов В пищу, к которой так лакомы свиньи, любящие рылом Землю копать.

(«Одиссея», книга X, перевод В.А. Жуковского)

Не одной Цирцее была доступна такая чудесная возможность. Сходными талантами могли похвастаться бесчисленные проходимцы и женщины легкого поведения; католические богословы тех и других считали чародеями и вурдалаками. К примеру, Симон-волшебник, подобно Юпитеру, обращался в золото и превращался во всевозможных животных. Он заколдовал глаза Нерону — обезглавив волшебника, тот через три дня увидел его воскресшим и, в полном восторге, приказал установить его статую на берегу Тибра. У Варрона можно прочесть о том, как итальянские ведьмы угощали чересчур доверчивых путешественников сыром, подмешав к нему зелье, превращавшее их во вьючных животных. Потом их заставляли возить кладь или использовали для другой изнурительной работы. Мероя, трактирная служанка, о которой рассказывает Апулей, позабавилась, превратив своего любовника в бобра, соседа — в лягушку, одного судейского — в барана. Мерис, рыскавший по дремучим лесам в погоне за добычей или за мимолетным объятием, под пером Вергилия становится прообразом средневековых ликантропов: