Оборотни и вампиры - [15]

1925).

На Берегу Слоновой Кости точно такой же страх внушают гиены и пантеры-оборотни, и их безжалостно истребляют. В журнале «Антропология» М.Турно (Tourneaux) приводит довольно правдоподобную историю, случившуюся в 1907 году:

«Однажды мальчики, взобравшись, как обычно, на дерево, в роли живых пугал охраняли поле от налетов птиц и набегов обезьян. Вдруг они увидели, что к ним приближается знакомая им старуха, почти совсем слепая. Она их не заметила и, остановившись неподалеку, сбросила с себя всю одежду, даже набедренную повязку, спрятала все это в кустах и у них на глазах превратилась в пантеру и убежала на другое поле, откуда вскоре донеслись крики маленьких сторожей. Наши мальчики сразу соскочили с дерева, схватили оставленную старухой одежду и с этими вещественными доказательствами в руках поспешили в деревню, чтобы рассказать об увиденном. Ведьму стали искать, но весь день не могли найти. Однако вечером ее заметили, когда она пыталась пробраться в свою хижину; ее нагота служила бесспорным доказательством правдивости ее обличителей, и ведьму убили»*.

Эти ведьмы, которые особенно часто встречаются в суданской части Берега Слоновой Кости, умеют больше, чем наши ренессансные вурдалаки. Они могут не только сами превращаться в хищных зверей, но и превращать своих врагов в безобидных животных, и тогда или с легкостью убивают их сами, или заставляют подставиться под выстрел меткого охотника.

Наконец, в древней Мексике, как и в древнем Египте, и у индейцев Северной Америки, многие племена определяли ребенку «нагуаля» — покровительствующее или тотемическое животное, которое должно было охранять его от нападений людоедов и хищных зверей. Эта суеверная преданность, своеобразный наступательный и оборонительный союз сближает нагуализм с ликан-тропией и порчей — в том смысле, что вред, причиненный животному, передается и человеку. В доказательство можно привести хотя бы отрывок из «Географического описания провинции Санто-Доминго» преподобного отца Боргоа:

«Огромный крокодил напал на преподобного отца Диего, когда тот ехал верхом вдоль берега озера. Этот священник, человек достаточно сильный и ловкий для того, чтобы сразу высвободиться, пришпорил коня и, замахнувшись, ударил крокодила своим посохом, окованным железом, но чудовище попыталось утащить его на дно озера. Конь стал лягаться и немало помог миссионеру в этом необычном поединке. Вскоре священник смог продолжить путь, бросив на берегу крокодила, которого считал мертвым.

Но первой же новостью, какую услышал отец Диего, вернувшись в резиденцию миссии, было известие о том, что молодой индеец, которого он сурово наказал за несколько дней до происшествия, умирает по необъяснимой причине... При осмотре у индейца нашли такие же раны, какие получил его нагуаль. Юноша от них умер, и в то же время крокодил, лежавший на берегу, испустил дух».

Только не думайте, будто все только что упомянутые нами сказки принадлежат исключительно древним цивилизациям и отжившим нравам. Волки-оборотни продолжают вести свою суровую жизнь, и Клод Сеньоль, к примеру, указывает в своем «Фольклоре Юрпуа» (Hurepoix), изданном в 1937 году, что в двух шагах от Парижа, в Фонтене, Брейе, Ларди, по-прежнему верят в реальную возможность превращения в животное. В 1920 году священнику прихода Селль-сюр-Шер (Луар-и-Шер) показалось, что его, когда он нес святые дары умирающему, преследовал ликантроп. Пятью годами позже жители Гут-тенгейма (Нижний Рейн) оправдали сельского полицейского, обвиненного в убийстве ребенка, который превратился в волка. Доктора Кабанес и Насс также рассказывали в самом начале века историю, от какой не отказались бы и Боге или де Ланкр и в которой явственно видна та же

травматическая тема: «Одна старушка, занимаясь стиркой, — пишет Ж.Вюйе (G.Vuillier), — внезапно услышала грохот, доносившийся из дымохода, и почти сразу же оттуда вывалились с полдюжины разноцветных кошек.

«Погрейтесь, киски», —ласково сказала им старушка. Кошки не заставили себя упрашивать и, устроившись поближе к огню, довольно замурлыкали. В это время зашла соседка. Усомнившись в подлинности кисок, она решила проверить, действительно ли они кошки или же колдуны, и плеснула в них кипятком. Киски с воем убежали. Но самое удивительное случилось потом. На следующий день стало известно, что пять или шесть деревенских озорников не могут показаться на людях из-за ожогов по всему телу. Так все узнали, что это они накануне превратились в кошек» («Яды и чары», Париж, Плон, 1903).

Во время эпидемии ликантропии, которая особенно свирепствовала между 1589 и 1610 годами, достоверность подобных историй не вызывала и тени сомнения — точно так же, как не сомневались в существовании дьявола, сделок с ним и шабашей, и эта вера была возведена в догму разгулявшимися суеверием и фанатизмом. Несколько человек, обладавших более развитым умом, пытались предостеречь современников от слишком поспешных или смелых суждений, но им так же трудно было убедить людей в своей правоте, как ликантропу выскользнуть из рук палача.

Ликантропы действительно существовали, но это были не мифические существа, чудовища или колдуны, способные к превращениям, а больные, помешанные и преступники. Как может не навести на мысль о заурядном преступлении история пастуха, которому в апреле 1785 года волк-оборотень нанес две раны — одну на пояснице, вторую на горле, — и одежду этого пастуха нашли «снятой с него и сложенной как будто рукой человека»? Волчье помешательство, в высшей степени заразное, охватывало большие области и целые страны: Юра, Франш-Конте, Лабур, Бавария, Шотландия... Однако народный террор, искусно разжигаемый безрассудными или жестокими правителями, не мог не повлечь за собой смерть невинных людей, предполагаемых пособников дьявола, приговор которым выносили чаще не за действительно ими совершенное преступление, а за подозрительную внешность. Оборотней преследовали гражданские власти, но кто, как не Святая церковь, начал эту травлю, заговорив о пагубности сделок и древних культов, на которые она обрушилась всей силой своей безжалостной мести? Мирские судьи, унаследовавшие застарелую ненависть, из-за своей любви к порядку с зще большим рвением стремились покарать колдунов и взбунтовавшихся рабов, которые нередко выступали вместе. Сами они пользовались заме-цательной прерогативой, защищавшей их от чар порчи. Судьи, как пишет Ле Луайе, «не могут >ыть околдованы. Колдунам запрещено прояв-пять свое искусство в их присутствии, и судьи [могут свободно и безбоязненно выносить свои [приговоры виновным и уличенным».