Оборотная сторона олимпийской медали. История Олимпийских игр в скандалах, провокациях, судейских ошибках и курьезах - [3]

Сойдя с борта «Ортегаля», Кубертен увидел своего верного друга Викеласа, который сразу взволнованно спросил его:

– Вы получили письмо Драгумиса? Нет? Я так и думал. Я принес вам копию.

Драгумис, депутат, бывший министр, входил в комиссию, которая, по мнению Викеласа, должна была взять в свои руки организацию Игр. В письме, прибывшем в Париж уже после отъезда Кубертена, Драгумис, ссылаясь на более-менее уважительные причины, сообщал, что Греция отказывается от Игр.

– Что вы собираетесь делать? – спросил Викелас, когда Кубертен ознакомился с содержанием письма.

– Поеду на развалины стадиона, – невозмутимо ответил барон.

…Город проснулся, он копошится и смеется, работает и болтает. На многолюдных улицах, пахнущих фруктами и солеными маслинами, женщины торгуются с продавцами, разложившими товары прямо на тротуаре или на небольших лотках, сплетничают о разных пустяках. Перед зданием университета студенты в своих разговорах свергают правительство и переустраивают мир. В шум толпы то и дело врывается звук рожка: экипаж просит дорогу. Весь город залит солнцем, оно отражается в оконных стеклах, зайчиком прыгает по беломраморной облицовке домов, высвечивает колонны в развалинах древнего стадиона. По подсчетам Кубертена, на реконструкцию стадиона и оборудование других мест для олимпийских соревнований потребуется 200 тысяч драхм.

– Надо достать двести тысяч драхм, и Первые Олимпийские игры нового времени будут проходить здесь, – говорит он Викеласу.

Через час в номер отеля «Англетер», в котором остановился Кубертен, постучали. Барону нанес визит поверенный в делах Франции господин Моруар. Он настроен более чем пессимистически.

– Вы спровоцировали серьезный политический кризис, – чуть ли не с порога заявляет он. – Глава оппозиции Делианис вступился за Игры. Премьер Трикупис – против. Речь идет о его портфеле. Пресса разделилась на два лагеря. В Афинах все говорят только об Играх.

– Викелас сказал мне, что народ с большим интересом принял идею проведения Олимпийских игр.

– О, народ, знаете ли…

– Это важно! – говорит Кубертен.

Через некоторое время в отель собственной персоной является Карилаос Трикупис. Должно быть, он слишком заинтересован в решении этой проблемы, вновь возникшей с приездом француза, раз решился нарушить протокол. Кубертен принимает его со своей обычной учтивостью. Трикупис любезен в разговоре и тверд в своем отказе; Кубертен улыбается.

– Греция не располагает достаточными финансовыми возможностями, – говорит премьер-министр.

– Речь идет о двухстах тысячах драхм…

– Ваши подсчеты, мне кажется, далеки от истины.

– Они точны, ваше превосходительство.

– Допустим, вы правы, но посмотрите на проблему с другой стороны: как за границей станут судить о стране, которая, будучи покрыта долгами, пускается в расходы?

– Бесполезные, ненужные расходы?

– Скажем, расходы на удовольствия.

– Все сооружения достанутся Афинам, то есть юным жителям города. Двести тысяч драхм для афинской молодежи – разве это много? Кто же не поймет отца семейства, подписывающего новый долг для того, чтобы его сыновья вернули Греции ее славное прошлое?

– Изучите досконально наши ресурсы и стоимость Игр, – просит Трикупис, уходя, – и вы убедитесь, что для нас эта затея невозможна.

В тот же день Кубертен пишет редактору газеты «L'Asty» письмо, которое заканчивает такими словами: «У нас, французов, есть поговорка: слово «невозможный» – не французское. Некто сказал мне сегодня утром, что оно греческое. Я этому не верю».

«Все Афины говорят только об Играх», – сказал Кубертену французский посланник. Барон и сам может в этом убедиться. Он ходит по улицам города с Викеласом, разговаривает со студентами, торговцами, рабочими, кучерами фиакров. Как только речь заходит об Играх, повсюду одинаковое возбуждение, одинаковая надежда.

В эти дня в Греции нет короля Георга, он уехал в Петербург. Если бы монарх был в Афинах, Кубертен обязательно попросил бы аудиенции и уговорил бы его. Теперь он добивается встречи с наследным принцем Константином, герцогом Спарты. Принцу двадцать шесть лет. Он красив, мужествен, предприимчив, любит спорт, пользуется популярностью. Кубертен пускает в ход все свое красноречие, чтобы сделать его союзником. Услышав доводы Кубертена в пользу Олимпийских игр, принц заколебался. Кубертен говорит ему о Греции – не той, прежней, древней, но о Греции сегодняшней. Принц видит перед собой не поклонника античности, а человека, который живо интересуется проблемами современных греков, их недавней историей. Француз вспоминает о восстании греков против турецкого господства в 1821 году, когда «мир уже не знал, что вообще есть Греция». Европа в то время переживала период реакции после поражения французской революции. Короли претендовали только на роль жандармов для своих народов, и одно лишь слово «восстание» заставляло их дрожать. Главы многих государств тайком помогали туркам: выгоднее поддерживать сильных.

Отчаянные призывы греков трогают лишь простой народ да людей искусства. Английский поэт Джордж Байрон становится борцом за свободу Греции. Резня в Чио оставляет равнодушными политических деятелей, но обливается кровью полотно французского живописца Эжена Делакруа. Во многих странах создаются комитеты помощи Греции, заставляя правительства вмешаться и остановить кровопролитие. Наконец Греция свободна! Триста тысяч греков сложили головы за то, чтобы оставшиеся шестьсот тысяч стали хозяевами своей судьбы.