Оборотень - [87]

В присутствии дяди Седли вел себя прилично, но, встречая мисс Вудфорд одну, он позволял себе грубые комплименты и, видя отпор в ее полном благородного негодования взгляде, презрительно улыбался ее гордым манерам и спрашивал, долго ли она намерена горевать о Чарльзе, который никогда не захочет унизиться до нее.

– Следовало бы обходиться полюбезнее с бедным солдатом, – говорил он, – а то придется удовольствоваться и худшим.

Кроме того, он подстрекал Филиппа к непослушанию, учил его скверным словам, давал ему недозволенные напитки и кушанья, восхвалял перед ним опасные забавы и издевался над подчинением кому бы то ни было, особенно же мисс Вудфорд. Филипп любил свою «Нан» и в общем был добр и послушен; но какой же бойкий мальчик устоит против доводов взрослого молодого человека, служившего ему образцом и уверявшего его, что недостойно мужчины слушаться женщин и ходить на поводу у прислужницы его бабушки.

Мальчик в это лето даже попал на бой быков, происходивший в окрестностях, откуда с большим позором был приведен домой Ральфом, старым слугой, которому было поручено следить за играми Филиппа вне дома и ездить с ним верхом. Хотя дед больше возмущался опасностью и неприличием, чем жестокостью этого спорта, однако Филипп был в первый раз наказан розгами и его двоюродный дядя получил такой резкий выговор, что он с тех пор не показывался в Арчфильд-Гаузе. к великому облегчению Анны и леди Арчфильд.

Следующий день был днем рождения Филиппа; ему должно было исполниться семь лет и он должен был выйти из-под власти Анны.

Было решено, что он будет спать уже не в ее комнате, а отдельно, с своим дядькой Ральфом, и что он начнет учиться латыни у д-ра Вудфорда. Мальчик был в таком восторге, что решил раньше лечь спать, чтобы ускорить наступление великого дня; Анна, в свою очередь, была рада удобному случаю кончить змея, который она готовила ему в подарок; Ральф же поможет ему запускать его под Порте-доун-Гилем.

Этот радостный день для Филиппа, когда ему готовили в подарок пони и хлыст, напоминал день большой скорби его родным. Сидя одна у окна и глядя в сад, над которым только что всходила луна, а вечерняя заря еще освещали небо на северо-западе, совершенно как было тогда, когда она возвращалась домой с огней, – Анна не могла не вспомнить то печальное время, причем, события рокового утра выступили на первый план. Семья Окшотов, казалось, примирилась с таинственной судьбой Перегрина. Только мать его медленно угасала со времени его исчезновения; когда же стало известно, что дядя его умер в России и там ничего не слыхали о нем, ее болезнь усилилась, и она умерла на руках Марты Броунинг; в последних своих словах она давала благословение не только Роберту, но и Перегрину; прерывающимся голосом она умоляла своего мужа простить сына, потому что он мог быть лучше, если б они хорошо обращались с ним.

Впоследствии оказалось, что Марта упорно не верила в смерть Перегрина. Хоть он и не выказывал к ней расположения и внимания, тем не менее, она привязалась к нему, как к своему нареченному жениху. Несомненно. на ее воображение немало действовали его странные похождения, и ее сострадание было возбуждено теми преследованиями, которым он подвергался дома. Как бы то ни было, но когда после известного срока майор попробовал уговорить ее выйти за его второго сына, она долго не сдавалась и только после трех лет дала согласие на свой брак с Робертом; потому что расстройство в Оквуде, оставшемся без хозяйки, серьезная болезнь майора и горе его сына сильно подействовали на ее чувства. С тех пор она стала полной распорядительницей в Оквуде и, вопреки всем ожиданиям, оказалась разумной, доброй, благотворительной хозяйкой, предоставив своему молодому мужу больше свободы, чем он когда-либо раньше имел.

Казалось, что воспоминания о Перегрине окончательно изгладились; Анну уже не смущали никакие видения, и если она задумалась о страшной сцене того ужасного утра, то лишь в связи с мыслью, что время – исцелитель всего и что, конечно, Чарльз мог бы теперь возвратиться домой.

Она взглянула в открытое окно, и что же увидела она при лунном свете, лившемся целым потоком на большой розовый куст? Это было то же лицо, та же фигура, которая и раньше уже три раза пугала ее: темная фигура и то же единственное в своем роде бледное лицо, освещенное лунным светом, с тем же пером на боку шляпы. Видение исчезло раньше, чем она могла бы указать его место, – оно точно промелькнуло, но Анна была страшно испугана. Являлось ли оно, чтобы воспрепятствовать исполнению того плана, о котором она задумалась в эту ночь, или это просто была игра ее воображения, потому что ничего не было видно, когда она высунулась из окна, и не было слышно пи звука, Она попробовала кончить свою работу, но руки дрожали, бумага шумела, и Филипп обнаруживал признаки пробуждения, так что ей пришлось отложить работу до утра.

Она никому не сказала о своем страшном видении, и Филипп очень весело отпраздновал день рождения; он запускал змея и ездил с девушкой в Портсмут на своем новом пони. Но случилось одно странное происшествие. У прислуги тоже был праздник, и некоторые из них отправилась в Портсмут: среди них был черный Ганс, который так и не возвратился; товарищи потеряли его из виду, но не тревожились, зная, что он сам сумеет найти дорогу домой. Так как он не вернулся, то решили, что ею схватила какая-нибудь судовая команда, чтобы иметь хорошего повара. Ему жилось не особенно хорошо среди фэргемский прислуги, надсмехавшейся над его черным лицом и голландским акцентом, и он мог добровольно уйти с голландцами; но Анна и ее дядя очень огорчились: им казалось, что они не сумели оправдать доверия, возложенного на них бедным Перегрином.