Оборотень. Новая жизнь - [31]

– Не полезно для волка?

– Боюсь, что так, – ответил Кроу. – Чтобы поддерживать силы, ему нужно есть больших и сильных людей.

– А когда вы перестали быть волком?

– Ну, в последний раз это было примерно сто лет назад.

Что, правда сто лет назад? А может, пятьдесят или двести? Похоже, сейчас время значило для него намного меньше, чем в молодые годы; оно слабее отражалось на его сознании, оставляло меньше следов и отметин.

– О, это много.

– Да, много, – согласился Кроу. – Но в наших лучших ресторанах волкам уже очень давно почему-то не рады, так что человеку попасть туда проще.

– А я могу стать волком?

– Боюсь, что нет. В настоящее время туда больше не принимают.

– Тогда станьте волком снова.

– Я всячески стараюсь этого избежать.

– Почему?

– Сложности с уплатой налогов, – ответил Кроу. – В одной колонке – доходы от моего профессорства, в другой – от существования в волчьей шкуре. Что считать затратами, а что не считать? Можно ли рассматривать овечьи шкуры наравне с профессорской мантией и квадратной шапочкой? Считать нападение волка на загон скота трудовой деятельностью или разновидностью досуга? Во всем этом крайне трудно разобраться, а я не хочу нагружать бухгалтерию. Честно, не хочу.

– Мой папа тоже был бухгалтером, – вдруг сказала девочка.

Был. «Судьба человека, подытоженная одним словом, прозвучавшим, как финальная нота в мелодии времени», – подумал Кроу. В этот солнечный день суровое «был» показалось ему похожим на жужжание разозленной осы.

– Он был в Дюнкерке, – пояснила малышка, – и утонул в воде, но это все равно хорошо, потому что он сейчас на небесах и смотрит на меня оттуда, а когда ночью в нашей трубе завывает ветер, это он шлет мне воздушный поцелуй.

– Да, – кивнул Кроу.

У него снова появилось ощущение, будто его затягивает болото чувств. В мире смертных он следовал рискованным курсом – касался сам, но не давал прикасаться к себе, устанавливал отношения, но не привязывался. История, прошлое, это «Был» с заглавной буквы, крушило его настоящее, и все эмоции – любовь, нежные чувства, теплое прикосновение отца к руке дочери на берегу реки, – перемалывались в этих жерновах. За столько долгих лет любовь смертных могла бы стать неподъемной ношей, если бы он это допустил. Нельзя тащить за собой мертвое бремя.

Именно поэтому Кроу так тянуло в компанию ветреных молодых людей, находивших мир нелепым. Было намного проще восхищаться человеком, который сначала в деталях рассказал ребенку о смерти его отца, а затем попробовал подсластить пилюлю сказками о воздушном поцелуе ветра, чем представить себе мужчину, который из последних сил тянется к своей дочери и последнему глотку воздуха, погружаясь в ледяные воды Ла-Манша.

– А сейчас я должен пойти и отыскать твою маму, детка, – заявил Кроу.

Но девочка неожиданно испугалась резкой смены его настроения. Она развернулась и убежала; ее белое платьице скрылось из виду так же быстро, как мимолетный отблеск солнца на стеклянном бокале.

Балби пребывал в дурном расположении духа, потому что Кроу не оказалось в гостинице, несмотря на то что он обещал там быть. Стратфорд – маленький городок, а день выдался солнечным, поэтому нетрудно было догадаться, где можно найти Кроу, – на берегу реки, хоть его дворецкий и не утверждал этого.

Инспектор заметил Кроу издалека – фигура в белом фланелевом костюме и канотье сразу же бросалась в глаза, только что не светилась, – профессор был словно из другой эпохи. В отличие от Кроу, Балби был типичным представителем своего времени – времена не выбирают, и другого у него не было. Следовательно, ощущение современности присутствовало в нем изначально, ведь он жил настоящим, тогда как Кроу черпал его из журналов, книг и порой ошибался, как, например, в случае с фланелевым костюмом и канотье.

Балби казалось, что время течет неравномерно, что в его структуре встречаются изломы и провалы. Канотье было в моде лет десять тому назад, но сейчас, когда в стране шла война, оно выглядело неуместно и даже раздражало, как будто Кроу устроился на лужайке в треуголке и чулках. Временной разрыв произошел в тридцать девятом году, когда прошлое отделилось от настоящего, будто пласт грунта на крутом морском берегу, и Балби чувствовал, что восстановить этот провал уже невозможно.

Завидев приближающегося детектива, Кроу поднялся со скамейки. В этот момент он чувствовал досаду. Как человеку благородного происхождения, Кроу хотелось бы продолжать сидеть на скамейке, но поскольку сейчас уже не приходилось рассчитывать на то, что обращающийся к нему представитель низшего сословия падет перед ним ниц, можно было попасть в неприятную ситуацию и разговаривать, глядя куда-то в область ширинки инспектора.

Мужчины пожали друг другу руки, и Балби вновь обратил внимание на причудливое кольцо с печаткой – серебряная волчья голова, украшенная рубином. Кольцо абсолютно ему не понравилось.

Кроу перехватил его взгляд и заговорил:

– Будь я нацистским шпионом, вряд ли я стал бы открыто носить кольцо с изображением одного из священных символов, которые немцы столь дерзко себе присвоили. Это волк с моего фамильного герба.