Оборотень - [4]

– Черт бы тебя подрал, Карлони, говори! Мне что, спеть и сплясать перед тобой?

Я напеваю «та-та-та-таам», как в фильмах, и он, густо покраснев, поджимает губы. Говорит торопливо, дрожащим, срывающимся голосом:

– Ну так вот, этот африканчик, который у нас торгует спичками, у себя дома был чем-то вроде инженера…

– И что?

– А то, что у него хорошая память на цифры, он их запоминает с первого взгляда. «Модена пять-три-шесть-восемь-восемь-один». Последнюю цифру он не успел разглядеть, но ведь и этого достаточно, да?

«Модена пять-три-шесть-восемь-восемь-один-два».

Я вижу этот номерной знак из окошка моего автомобиля заключенным в рамку, будто в экран телевизора, под желтым светом зажигающихся фонарей. А если перевести взгляд, вижу многоквартирный дом, перед которым припаркован черный «мерседес», чуть деформированный по бокам в изгибе лобового стекла, как в старом кинескопе. И еще дальше, между алюминиевыми штырями, на которых держится подголовник соседнего со мной сиденья, я вижу подъезд и домофон с рядами кнопок. Под одним из них значится имя владельца машины. Марио Веласко, улица Кампителли, 31. Инженер.

– Что это за спазмы?

Грация смотрит на меня, большие глаза широко распахнуты, посередине лба – крохотная, выражающая озабоченность морщинка, нарушающая четкую линию темных бровей. Она сидит рядом со мной, держит на коленях фотоаппарат; объектив приткнулся к туго натянутой джинсовой ткани, а маленькие пальчики с коротко остриженными ногтями лежат на кнопке пуска, в любой момент готовые на нее нажать.

– Какие спазмы?

– У вас спазмы… Время от времени вы дергаете рукой и сжимаете кулак. Вот уже третий раз… Вам нехорошо?

Я ничего такого не замечал. Смотрю на свои руки: они так долго лежали на руле неподвижно, что совсем затекли. Растираю их, засовываю в карманы.

– Это, наверное, потому, что я не спал ночь, – объясняю я.

– Вас уже давно мучит бессонница, верно? Вы ходили к своему другу-врачу?

Я не отвечаю. Бросаю быстрый взгляд на машину, потом на дом, потом на подъезд. Потом в обратном порядке: подъезд, дом, машина. Темнеет.

– Что у нас есть? – спрашиваю я. – Давай-ка подытожим.

Грация кивает, выпячивает нижнюю губу и снова морщит лоб, на этот раз сосредоточенно, сощурив глаза. Открыв рот, чтобы заговорить, она вздыхает и влажно прищелкивает языком, как это делают дети.

– Итак, лето восемьдесят девятого: Альбертини Фабиана, двадцать два года, наркоманка, время от времени занималась проституцией. Выброшена в ров на одном из перекрестков виа Эмилии, перелом основания черепа. Возможно, от удара камнем. Явные следы жестокого укуса на плече…

Я киваю. Вспоминаю фотографию на столе у комиссара. Скверную черно-белую фотографию, бледную и расплывчатую. Снова обвожу взглядом машину, дом, подъезд… подъезд, дом, машину и делаю Грации знак продолжать.

– Последним, кто видел ее в живых, вернее, предпоследним был клиент, подцепивший девушку на вокзале; он добровольно явился дать показания. И показал, что оставил ее под эстакадой, а когда отъезжал, заметил, как она тут же села в другую машину – в «Мерседес 5000 CЛ», черного цвета, в которой находился мужчина с лысиной. – Грация указала на машину, припаркованную у тротуара.

Я опять киваю. Машина, дом, подъезд. Подъезд, дом, машина. Нигде ни малейшего движения.

– Потом была Санджорджи Франческа, в марте девяносто второго. Излечившаяся наркоманка, занималась проституцией, чтобы содержать жениха. Найдена задушенной почти у самой Болоньи. Один из карабинеров, обнаруживших тело, сообщил, что ноги девушки были покрыты круглыми синяками, похожими на следы укусов, но капитан их принял за следы борьбы. Тогда мы и окрестили убийцу Волком-оборотнем, помните? Потом в управлении отвергли идею монстра-маньяка, карабинеры арестовали жениха девушки, а еще была история с бригадиром, которого по ошибке убил полицейский; наши отношения с карабинерами окончательно испортились, так что о том расследовании мы почти ничего не знаем.

Машина, дом, подъезд; подъезд, дом, машина. Темный силуэт последней уже едва различим в вечерних сумерках.

Огонек домофона то загорается, то гаснет, так что в самом деле возникает впечатление, будто смотришь на экран телевизора.

– Вот опять.

– Что – опять?

– Спазм. У вас так сильно дернулась рука, что я даже испугалась. Знаете, меня это беспокоит… О господи, вот он, вот!

Из дома на ступеньки выходит человек, очерченный рамкой подъезда; там, за открытой дверью, темно, почти как в пещере. Худощавый мужчина, не слишком высокий, с лысиной. Он делает полшага по направлению к «мерседесу», но останавливается на первой ступеньке, взмахнув рукой, в которой зажата сумка, болтающаяся на уровне колен. Свист фотоаппарата Грации, которая молниеносно делает снимок за снимком, скорчившись у окошка, внезапно прерывается.

– Вот дерьмо, этот тип нас засек! – шепчет она, прячет фотоаппарат между бедер, поворачивается ко мне, быстро обнимает, прижимаясь всем телом.

Чувствуя, как ее мягкие губы тычутся мне в подбородок, я застываю, захваченный врасплох, потом кладу руку ей на плечо. Когда она наваливается на меня, приникает плотнее к моей груди, чтобы повернуться к окошку, я не могу сдержать эрекции, стесненной, мучительной, сплюснутой молнией на моих брюках и кобурой ее пистолета.