Обольститель Колобашкин - [2]
В журнале «Фантаст». В кабинете Зенина появляется Колобашкин. Втаскивает за собой Ивчиков а. Ивчиков в изумлении смотрит на редактора Зенина.
Ивчиков (испуганно Зенину). Товарищ Пивоваров?
Недоуменный взгляд Зенина.
Ой, я ошибся. Вы так похожи!
Колобашкин (Зенину). Значит, все в ажуре: спешим на опыт к Кире Бурмистровой.
Зенин. А рассказ? Рассказ, конечно, с вами?
Колобашкин. Рассказ со мной, и в то же время его со мной нет. Подвел автор. (Скороговоркой.) Я даже прихватил с собой этого, с позволения сказать, автора. Пусть ему стыдно будет. (Представляя Ивчикова.) Автор.
Ивчиков (ошалело). Я… Я…
Колобашкин. Ты, Володя. Ты… (Зенину) Я ему говорю: «Как же так, Вова? Здорово ты живешь! Апрельский номер, шуточный фантастический рассказ. Ты обещал — и так подводишь! Ай-ай-ай!» Но за это он согласился быть подопытным у Бурмистровой. У меня вышел прокол. Подопытный гражданин, которого намечали, улегся в больницу на улице Радио. Что делаю я? Говорю Вольдемару: «Не сделал рассказ — спасай фотомонтаж». Кстати, отменный материал для гипноза. Сочинитель!
Зенин. Это не избавляет вас…
Колобашкин. Именно! И поэтому, преодолевая трудности, я все же написал рассказ.
Зенин. И где же он?
Колобашкин. Я прочел его вслух самому себе и… и я разорвал его на мелкие клочки! Я изничтожил его! Искромсал! По причине высокой требовательности. Не волнуйтесь, я тотчас придумал новый.
Зенин (устало). И где же он?
Колобашкин. Пока в голове. Но я сейчас подробно изложу. Значит, рассказ… Итак, рассказ-шутка. Называется «Первое апреля 2001 года». Прекрасное название. Человек, назовем его условно Макс, звонит своему другу Бобу и говорит: «Здравствуй, Боб. Я, Макс, изобрел гравитатор. Дикой силы прибор, язви его душу…» Действие происходит, разумеется, в капстране…
Зенин. Разумеется. Далее.
Колобашкин. Боб не верит Максу И тогда Макс приходит к Бобу самолично с гравитатором под мышкой. Сидят. Пьют чай двадцать первого века с водорослью… как ее… с хлореллой. А вокруг все как положено в ихнем веке: два робота, жена Мери, искусственный климат. Но Боб по-прежнему не верит в гравитатор. Судьба изобретателей. Макс в гневе: «Ах, ты не веришь мне, Боб!» И он направляет гравитатор на квартиру Боба. И — бенц!
Зенин. Что — бенц?
Колобашкин. Нету. Ни квартиры, ни Мери. Все спалил гравитатор к чертям собачьим. Боб в отчаянии: «Что ты наделал, Макс, где моя жена Мери? Мы жили с ней душа в душу, меж нами была игра!» Тут Макс как захохочет! Потому что… хи-хи-хи… это была… ха-ха-ха… первоапрельская шутка. Это был не гравитатор, а… хо-хо-хо… просто датчик направленных биотоков. И, следовательно, все испепеление происходило лишь в воображении присутствующих. (Бодрясь) Как финальчик?
Зенин (Ивчикову; раздраженно). Что вы на меня так смотрите?
Ивчиков. Вы очень похожи на моего начальника товарища Пивоварова… то есть его фамилия Скобелев… У нас даже местком…
Колобашкин. Он — беллетрист… Ну мы пошли, пожалуй…
Зенин. Стоит ли торопиться? Ведь вы так мечтаете рассказать мне остроты, которые, безусловно, подготовили для раздела «Барон Мюнхаузен»?
Колобашкин. А, как же… (Грозно) Владимир Еремеич, я надеюсь, что хотя бы остроты…
Ивчиков. Я не совсем понимаю…
Колобашкин. Он даже не понимает! Это черт знает что! По-моему, это все из-за буфета. Как только у нас закрылся буфет на ремонт, исчезли все квалифицированные авторы. Где научно-фантастические остроты, Володя? Нелепицы, каковые ты обещал нам родить?! (Подступая, шепотом.) Не подведи — не выдай — пожалей детишек малых…
Ивчиков. Ах, нелепицы? (Засмеялся.) Нелепицы я, пожалуй, вам скажу.
Изумленное лицо Колобашкина.
Я их очень люблю и всегда запоминаю. Вот, к примеру: «На острове Хоккайдо птицы поют так сладко, что больным сахарной болезнью запрещают ездить на остров Хоккайдо».
Колобашкин. Потрясно!
Зенин. Несравненно! Только я уже где-то это читал.
Ивчиков. Я тоже где-то это читал, только не помню где.
Колобашкин. Так какого же черта!
Ивчиков. А вы знаете, эта нелепица — очень хороша. А почему хорошие вещи нельзя напечатать дважды? Я читал очень много плохих вещей, которые печатали дважды и даже трижды…
Колобашкин. Ну точно — беллетрист. Итак, вот острота, подготовленная лично мною, правда, она пока всего одна. Рассчитывали на Еремеича. Но зато какова острота: «Требуются кочегары… для атомной электростанции!..» Ха-ха-ха… Все остальное доделаю завтра. Клянусь!
Зенин. На будущее…
Колобашкин. Никогда не откладывай на завтра то, что можно сделать сегодня. Понял? «Кончено дело, зарезан старик, Дунай серебрится, блистая».
Ивчиков (вдруг). Только я никак не могу понять: а почему нельзя откладывать на завтра то, что можно сделать сегодня? Я, например, из-за этой пословицы вечно спешу и делаю сегодня вещи, которые отлично можно сделать и завтра или, как выясняется потом, лучше совсем не делать.
Колобашкин. Определенно — беллетрист. (Задумчиво) И как… добр! (Вновь засуетился, вынимает из-под стола фотоаппарат. Зенину)
«Эдвард Радзинский – блестящий рассказчик, он не разочарует и на этот раз. Писатель обладает потрясающим чутьем на яркие эпизоды, особенно содержащие личные детали… Эта биография заслуживает широкой читательской аудитории, которую она несомненно обретет».Книга также издавалась под названием «Сталин. Жизнь и смерть».
«Горе, горе тебе, великий город Вавилон, город крепкий! Ибо в один час пришел суд твой» (ОТК. 18: 10). Эти слова Святой Книги должен был хорошо знать ученик Духовной семинарии маленький Сосо Джугашвили, вошедший в мировую историю под именем Сталина.
Итак, дневник верного соратника Иосифа Сталина. Калейдоскоп событий, в которых он был участником. …Гибель отцов Октябрьской революции, камера, где полубезумный Бухарин сочиняет свои письма Кобе, народные увеселения в дни террора – футбольный матч на Красной площади и, наконец, Мюнхенский сговор, крах Польши, встреча Сталина с Гитлером…И лагерный ад, куда добрый Коба все-таки отправил своего старого друга…
«Снимается кино» (1965) — одна из ранних пьес известного драматурга Эдварда Радзинского. Пьеса стала своеобразной попыткой разобраться в самой сути понятия «любовь».
Это был воистину русский парадокс. В стране «Домостроя», где многочисленные народные пословицы довольно искренне описывали положение женщины: «Курица не птица, баба не человек», «Кому воду носить? Бабе! Кому битой быть? Бабе! За что? За то, что баба», – весь XVIII век русским государством самодержавно правили женщины – четыре Императрицы и две Правительницы. Начинается воистину галантный русский век – первый и последний век, когда Любовь правила политикой… И фавориты порой выпрыгивали из августейших постелей прямиком во власть.
Герои этой книги – царь Иван IV, которого Николай Михайлович Карамзин называл мятежником в своем собственном государстве, а Иосиф Сталин – учителем, и Дмитрий I, вошедший в историю под именем «Лжедмитрия».