Обольщение. Гнев Диониса - [22]

Старк предлагает мне руку, но я отказываюсь. Этого я не могу. Я отлично владею собой, но не могу остаться спокойной, идя с ним под руку.

Андрей идет между нами.

– Ах, Андрюша, милый, я забыл мою палку на скамейке, где мы сидели. Вас не затруднит принести ее? – говорит Старк.

Андрей бросается назад. Я хочу окликнуть его, но не хочу, чтобы Старк догадался о моей слабости.

– Я уезжал на три дня, я старался о вас не думать, но ничего не помогает, – говорит он, не глядя на меня.

Я ускоряю шаг.

– Вы велели мне молчать, но я не могу. Дайте мне хоть вашу ручку, ведь это такой пустяк, крошка с богатого пира человека, которого вы любите. Он так богат, так счастлив! Как я завидую ему!

Я почти бегу.

– Пойми, дорогая женщина, что ты бросишь милостыню, одно пожатие руки, один взгляд. Милая, я люблю, люблю тебя.

Я догоняю остальную компанию.

– Ну, Тата, у вас опять лихорадка, – замечает Марья Васильевна, возьмите мой платок. А все ваше франтовство! Вечером щеголяете в декольте.

Я кутаюсь в платок и дрожу, дрожу. Я благословляю тебя, кавказская лихорадка! Под твоим флагом я могу дрожать, щеки мои горят, я едва отвечаю на обращенные ко мне вопросы. Придя домой, я могу уйти в свою комнату и, уткнувшись головой в подушки, прислушиваться, как в моих ушах звучит этот страстный шепот. Да здравствует кавказская лихорадка!

Невозможная жара и духота! Воздух сухой. Над морем, на горизонте, черно-серая туча. Обязательно будет гроза. Я, как кошка, чувствую приближение грозы. В такую жару страшно перейти двор, а неугомонная Женя тащит меня полверсты в гору с визитом к Сидоренко. Это ей пришло в голову сегодня за завтраком, и она смакует его удивление, его восторг при виде меня и потом досаду, что у него не получится сказать со мной ни одного слова.

– Я буду вечно тут! Вот он мне все в любви объясняется, я и сделаю вид, что поверила, заплачу и скажу: поговорите с мамашей. Воображаю его физиономию! Не кружи голову наивным девицам, не объясняйся зря в любви.

Женя так мила в своем шаловливом настроении, что я не могла ей отказать и тащусь за ней на гору, к белому домику, где живет Сидоренко.

– Тс-с… Тата! Мы сейчас их накроем в легких туалетах, то-то всполошатся! – шепчет Женя.

Я делаю движение назад. В тени дома под развесистым эвкалиптом в плетеном кресле полулежит Старк. Жакет его белого костюма висит на дереве. Он без жилета, и ворот его голубой мягкой рубашки расстегнут.

Сидоренко, в темной русской рубашке тоже с расстегнутым воротом и без пояса, приготовляет какое-то питье со льдом. Я вижу нежную шею Старка, отделяющуюся резкой чертой от загорелого лица, и мне делается буквально страшно. Я хочу убежать, но момент упущен. Женя распахивает калитку и объявляет:

– Отряд казаков врывается в мирную китайскую деревню. Вы взяты в плен!

Мужчины вскакивают. Сидоренко хочет бежать в дом, а Старк хватается за свой жакет.

– Ни с места! – кричит Женя, прикладывая к плечу свой зонтик, как ружье. – Одно движение, и мы… исчезаем.

– Нет, нет! Ради бога, не уходите, мы так счастливы видеть вас, – говорит Старк.

– Не можем же мы оставаться в таких костюмах при дамах! – с отчаянием бормочет Сидоренко.

– Вам, Виктор Петрович, разрешается подпоясаться, а г-н Старк и так хоть на бал в своих белых туфельках и голубых носочках! Разрешается еще привести в порядок ваши декольте, – решительно объявляет Женя.

– Позвольте надеть хоть галстук! – просит Старк. – Нельзя же быть при дамах таким чучелом.

– Чучела, молодой человек, женского рода, а чучело среднего… Милостивые государи и милостивые государыни, посмотрите на этого мужчину! В нем кокетства хватить на десять женщин и на нашу Таточку даже. Он прекрасно знает, что он очарователен, что голубой цвет ему чрезвычайно к лицу, но он… Ах вы! – прибавляет она, махнув рукой.

Я ужасно благодарна Жене за ее болтовню: она дает мне время оправиться.

Сидоренко не знает, чем нас угостить и где посадить. Он вбегает в дом, тормошит своего слугу – неподвижного, сонного турка.

На столе появляются крюшон, фрукты, печенье.

Старк срезает для нас цветы и тихо, чуть слышно, произносит, кладя мне на колени несколько полураспустившихся чайных роз:

– Они тоже бледны от страсти.

А ведь это красиво. Вся его любовь красива. Отчего я так поверила сразу в эту любовь? Отчего я ни минуты не думала, что он лжет и притворяется? Я, такая недоверчивая в этом отношении, поверила, поверила в эту красивую любовь. Сейчас я боюсь только одного – чтобы не выдать себя, я стараюсь не смотреть на него. Он так сегодня красив.

Прости меня, голубчик Сидоренко, если я так глупо кокетничаю с тобой, стараясь скрыть, как понемногу моя страсть одолевает меня. Я шумно весела, в моем веселье слезы, но Сидоренко их не замечает, он совсем растаял и все встряхивает кудрями.

Женя, наевшись всего, что только было на столе, вспоминает свой план извести Виктора Петровича, напускает на себя томность, но не выдерживает, взглядывает на меня, и мы обе хохочем.

– Я вас не видал давно такой оживленной, Татьяна Александровна, – говорит Сидоренко. – Последнее время вы задумчивы и сердиты.

– Это вам показалось, вы плохо смотрели.