Обнаженные ритмы - [13]

— Вояка с саблей.

— Закрыть ворота!

— Стучат!

— Эй, кто там?

— С масличной ветвью голубь.

— Открыть ворота!

— Стучат!

— Эй, кто там?

— Шакал и скорпион.

— Закрыть ворота!

Давайте ж скорее строить!

Вы, руки, беритесь за дело:

и чёрные руки негров,

и белые руки белых.

Устремлённый к простору и свету

от морей и до горных цепей

и от горных цепей до морей, да, да,

пусть наш вал оградит всю планету!

Рамон Гирао

ТАНЦОВЩИЦА РУМБЫ

У танцовщицы гуагуанкó

кожа чёрная —

глянец бонго.

В молочных пальцах

её зубов

марака смеха

поёт.

Косынка алая —

шёлк —

и белое платье —

крахмал —

проносятся

дорогами струн

в афро-кубинском ритме

клаве,

гитары

и барабана.

Вперёд, Мария Антония!

Хвала господу!

По гибким рукам

танцовщицы

стекают крупные зёрна

мыльного ожерелья.

СЕКСТЕТ

1

(Гитара-трес)

Дерево — первооснова.

Слёзы. Рот. Струпа стальная.

Ни к чему, тебя терзая,

снова лад менять, и снова.

Ты настроилась, готова

к встрече с милым. Ты жар-птица,

гиацинт, что весь искрится,

цокот скачки небывалой,

ты поток кипящий, алый,

в кровь мою готовый влиться.

2

(Марака)

Ты над всеми, в вышине

чувствуешь себя как дома,

и в тебе мне всё знакомо,

всё в тебе созвучно мне.

Зёрна у тебя на дне

дались мне с такою мукой,

но зато в ладони смуглой

ты — мелодии опора...

В ритме твоего напора —

старой песни отзвук смутный.

3

(Бонго)

Не для румбы ты: румберо

за тобою не поспеть...

Ты работорговца плеть

помни. Помни изувера,

смуглокожий бонгосеро.

Зазвучит едва под градом

рук твоих особым ладом

голос кожи задубелой,

тихо повторяет белый:

— Брат, как братья, встанем рядом.

4

(Клаве)

Вторит мне труба влюблённо, 

ведь не для своей забавы

дробь выстукивает клаве.

Вдруг гитара отрешённо

умолкает и — ни стона.

Песенка гитары спета?

Нет, освобожденье это

от неистовых рыданий,

что терзают воздух, раня

розовое платье света.

5

(Контрабас)

Слава не даётся даром.

Ты по праву стал известным

и сейчас же счёл уместным

заменить чехол футляром.

Вспомни же о друге старом:

из простой дерюги скроен,

он вниманья удостоен

в доме кумбанчеро ныне.

Бляшек нет на нём в помине,

но живуч он, будь спокоен.

6

(Корнетин)

Танец клапанов, звучанье

этой раковины медной

приближают незаметно

долгожданное признанье,

славы будущей сиянье.

Ты — как рог остроконечный.

Путь тебе внимает Млечный.

Образ ветра — звуки сона,

и взлетает невесомо

в такт ему танцор беспечный.

Pexuнo Педросо

ЧЕРНОКОЖИЙ БРАТ

Мой чернокожий брат,

негр, ты — одно со мной!

Мой чернокожий брат,

ты во мне.

Говори!

Пой!

Негр, твой голос — в моём

твои страдания в нём,

кровь твоя тоже в нём,

кровь твоя алая в нём...

Мы оба расы одной!

Мой чернокожий брат,

самый сильный и самый грустный,

весь —из песен и слёз!

Ты потому поёшь,

что сельва ночная тебе дала свои ритмы

дикие.

Если ты слёзы льешь,

это значит — слезами с тобой поделились

реки великие.

Мой чернокожий брат,

чёрный скорей от голода, чем от природы!

Ты был свободен,

как деревья, как птицы,

как твои реки, как твоё солнце...

И улыбался во всё лицо ты под небесами.

И стал рабом ты,

и плеть зажгла

гневом невиданным плоть твою,

но, и горючими плача слезами,

пел ты.

Мой чернокожий брат,

столько сил у тебя, что и плача поёшь ты!

Забавы ради

богач придумал игрушку новую,

и вот в Париже, и вот в Нью-Йорке,

и вот в Мадриде, и вот в Гаване

безделушки —

соломенных негров —

изготовляют на экспорт;

и находятся люди,

которые голодом платят тебе за улыбку

и муки твои и пот

превращают в торговый доход,

а ты улыбаешься и танцуешь.

Скажи, ты любил хоть раз?

О, когда любишь ты, твоё тело становится

диким!

Скажи, ты кричал хоть раз?

О, когда ты кричишь, твой голос

становится диким!

Признайся, ты жил хоть раз?

О, когда ты живешь, твой народ называют

диким!

Всё из-за кожи твоей?

Из-за цвета кожи твоей?

В чём причина твоих несчастий?

Только в том, что тебя

по законам расовых предрассудков

эксплуатируют.

Мой чернокожий брат,

пусть твои барабаны чуть-чуть отдохнут.

А ты разгляди

и расслышь

там, среди рабского страха,

в Скоттсборо, в Скоттсборо, в Скоттсборо

тоску человека,

гнев человека,

боль и желания человека,

человека без племени.

Мой чернокожий брат,

настрой бонго на траурный лад!

Мы только чернокожие?

И всё? Мы только песни?

И всё? Мы только румба, мы похоть, мы

толпа?

И всё? Мы только гримаса и цвет,

гримаса и цвет?..

Нет, ты послушай,

погляди — и увидишь

в Скоттсборо, в Скоттсборо, в Скоттсборо,

как под одеждою чёрной кожи

люди истекают кровью.

Мой чернокожий брат,

брат скорей по тоске, чем по цвету кожи!

Негр Гаити,

негр Ямайки,

негр Нью-Йорка,

негр Гаваны,

боль, с чёрных витрин продающаяся на

экспорт,

свой человеческий голос возвысь,

наполненный мятежной тоской,

и чуть-чуть приглуши барабаны!

Хосе Мануэль Поведа

КРИК ПРЕДКОВ

Панику рождает

древняя тахона,

тишину тиранит

топот исступлённый.

Пагубные чары налетают шквалом,

барабан, взрываясь, повторяет снова

в крике неумолчном, в моноритме шалом

яростное слово.

И не слово даже,

а обрывок бранный,—

древнее кощунство,

выкрик полупьяный.

Крик далеких предков — злое

наважденье,—

временем рождённый, вовремя умрет он,

месса из проклятий, хохот до икоты,

до изнеможенья.

Древняя тахона

тьму дробит с налёту

рёвом исступлённым

из десятков глоток.

Эта песня мрака, эта боль земная,

этот зов далёкий клонит нас все ниже,

треплет нас, швыряет, наземь повергая,