Обнаженные мужчины - [61]
Но чем больше я об этом думаю, тем больше мне кажется, что следует использовать ради нее слона. По-видимому, было бы плохо и эгоистично не сделать этого. Итак, я вынимаю слона из серого фетрового мешочка и загадываю желание, чтобы Сара жила. Когда я возвращаю слона в мешочек, совесть у меня чиста. Я выполнил свой долг.
Может быть, Сара больше не моется. Лицо у нее темное или пыльное – что-то в этом роде. Кажется, что у нее щетина.
Поразительно, насколько это похоже на щетину. Я прошу ее подойти поближе. Она с удовольствием делает это, вероятно, полагая, что я собираюсь ее поцеловать. Я изучаю ее лицо и вдруг вижу, что у нее на лице волосы – словно начинает расти борода. Это очень тонкие волоски, как пушок у персика, но их многовато, чтобы говорить о пушке на персике.
Я холодею, и мне становится не по себе, словно со мной говорит дьявол, заставляя думать, что это его проделки. Я снова вспоминаю «Экзорциста». Я чувствую, что происходит что-то ужасное. Я больше не в состоянии оставаться с ней в одной комнате. Мне нужно уйти. И тогда не будет щетины. Если я не буду ее видеть, значит, она не существует. Я не стану говорить об этом ни с леди Генриеттой, ни с Сарой. Если они не замечают – ну что же, значит, этого нет.
В следующий раз, когда я вижу Сару, она чудесно выглядит. Никакой щетины. Я в восторге. Значит, мне показалось.
Но когда я подхожу ближе, то вижу, что все еще хуже. Волос нет, потому что они побриты.
Значит, наконец-то Генриетта и Сара заметили волосы и решили их сбрить. Они полагают, что я не заметил, и не собираются мне говорить. Не думал, что они станут скрывать от меня что-нибудь такое.
Я говорю леди Генриетте, когда Сары нет рядом:
– Я не слепой. И я мужчина. Я вижу, что она бреется. Вы не собирались мне говорить?
– Она не хотела, чтобы вы знали.
– Что происходит?
– Доктор оказал, что это неожиданный симптом, что сейчас опухоль затронула участок мозга, вызывающий образование мужских гормонов. Но гормоны действуют определенным образом: борода растет, но голос не становится грубее, а мускулы больше. Только растительность на лице.
Я обедаю с Лорой в «Défense d'y Voir». Когда мы едим, люди за соседними столиками вдруг начинают ей аплодировать. Она смотрит на меня. По-видимому, она к этому привыкла, и ее это забавляет.
Я подаюсь вперед и шепчу ей над нашим десертом:
– Почему они хлопают?
– Потому что я только что положила сахар в кофе.
– Почему этому нужно хлопать?
– Потому что сахар исчез в кофе.
– Ты, должно быть, шутишь.
– Ничуть.
Сара просит меня отрастить бороду.
Сара отправляется покупать себе рыбок и просит меня пойти вместе с ней. Она покупает девять тропических рыбок. Она также покупает аквариум. Как оказывается позднее, она делает это только для того, чтобы не вызвать у меня подозрений. Впрочем, могла бы не стараться: мне все равно, если она захочет убить своих рыбок.
Она похожа на мужчину, у которого горе, который в трауре и не брился несколько дней. У нее отросла длинная щетина, которая темнее ее белокурых, как у сказочной принцессы, волос на головке. В зоомагазине она прикрывает лицо шарфом, как гангстер или больной гриппом, – чтобы скрыть темные волосы на подбородке. Когда мы уходим из магазина, она оборачивается лицом к покупателям и, опустив шарф, улыбается; ее красные губы полускрыты темной растительностью. Я смотрю на людей, охваченных паникой. Многие из них не сводят пристального взгляда с Сары, некоторые прищуриваются, чтобы лучше рассмотреть, у других совершенно ошарашенный вид.
Она убивает рыбок по размеру, начав с самой маленькой. Неоновая тетра отправляется в кипяток, гуппи – в морозилку («потому что он такой хорошенький, что мне хочется его сохранить»), окунь стеклянный втягивается пылесосом с ковра. (Перед тем, как перейти к следующей казни, она кричит мне под шум пылесоса: «Я думаю, что люди, которые умирают, имеют право на безумные поступки, и это не означает, что они безумны. Это означает, что они умирают и расстроены. Фактически это означает, что они в здравом уме».) Буйвологоловку она кладет на кровать и наблюдает, как та бьется, умирая; карликового гурами разрезает вдоль и любуется его скелетом; вуалехвостку берет за верхний и нижний плавники и тянет в противоположных направлениях (мне всегда хотелось это сделать, думаю я про себя, хотя это и неправда); белую тетру с длинными плавниками вымачивает в синей травяной эссенции для ванн три минуты, в течение которых мы обсуждаем, выкрасится ли она в синий цвет, когда мы ее вынем, – и она действительно слегка окрашивается, но это не смертельно для рыбки, и тогда Сара кладет ее на свою постель, чтобы та тоже билась там и умерла, как буйвологоловка. (Я говорю ей, чтобы разрядить обстановку, что ей бы следовало придумать что-нибудь новенькое, чего она еще не делала, и она предлагает съесть тетру, но я не позволяю это сделать из страха, что она еще больше заболеет, – правда, я говорю ей просто «заболеешь», а не «заболеешь еще больше».) Дискуса-малыша, с его прекрасными детскими глазами, она выбрасывает из окна, и мне делается от этого особенно грустно: что касается последней жертвы – толстой золотой рыбки, – Сара не может ничего придумать, ведь последнее должно быть самым лучшим, и от таких высоких требований иссякает ее воображение убийцы, поэтому
