Обнаженная Маха - [76]

Крепкой Милито пришлось подхватить отца под руки, проявить мужество человека, который в критический момент сохраняет спокойствие и самообладание. Реновалес сдался на волю дочери; еще держа в руке письмо графини, он уткнулся лицом в плечо Милито, охваченный наигранным отчаянием артиста.

— Держись, Мариано! — со слезами в голосе утешал его Котонер. — Будь мужчиной... Милито, отведи отца в мастерскую... Чтобы не видел ее...

Маэстро дал себя увести. Он тяжело вздыхал, но тщетно пытался заплакать. Слезы не выступали. Он не мог даже сосредоточиться на своем горе: его внимание отвлекал внутренний голос, голос больших искушений.

Хосефина умерла, и он наконец свободен. Сам себе хозяин, без ига на шее. Никто теперь не будет гнуть его к земле, и он пойдет своей дорогой. Узнает все радости, которые есть на свете: будет наслаждаться любовью, не зная ни страха, ни угрызений совести, будет греться в лучах славы!..

Для него начиналась новая жизнь.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

І

Только в начале следующей зимы вернулся Реновалес в Мадрид. Смерть жены потрясла его, и казалось, он никак не мог поверить, что это произошло, что теперь он сам себе хозяин. Всякое желание работать у него пропало, и он целыми днями бездумно лежал в мастерской на диване, будто спал наяву. Котонер объяснил себе это состояние друга, как молчаливое, глубоко затаенное горе. Но старого художника злило, что едва умерла Хосефина, как графиня зачастила к Реновалесу — начала навещать знаменитого маэстро и «свою любимую» Милито.

— Езжай куда-нибудь, — посоветовал старый богемный друг Реновалесу. — Ты теперь свободен, и тебе все равно, где жить: здесь или в другом месте. Длительное путешествие пойдет тебе на пользу. Это развлечет тебя.

И Реновалес отправился в путешествие, радуясь, как студент, впервые вырвавшийся из-под родительской опеки. Одинокий, богатый, ни от кого не зависимый, он считал себя самым счастливым человеком в мире. Его дочь была замужем, имела теперь свою семью, жила отдельным домом. Он радовался приятной независимости, его ничто не беспокоило, у него не было никаких обязанностей, кроме сладкой обязанности прочитывать множество невероятно нежных писем Кончи, летевших навстречу в его странствиях. Какое это счастье — свобода!..

Он немного пожил в Голландии, впервые побывал в музеях этой страны. Затем, чувствуя себя свободным, как птица, поддался внезапной прихоти и отправился в Италию, где несколько месяцев радовался беззаботной жизни: ничего не делал, гостил по мастерским разных художников и получал почести, положенные знаменитому маэстро, там, где когда-то преодолевал жизненные невзгоды, бедный и никому не известный. После Италии уехал в Париж, а потом поддался на уговоры графини, которая звала его в Биарриц, где проводила лето с мужем.

Письма Кончи становились все настойчивее: их разлука слишком затянулась, и она не дождется, когда они снова будут вместе. Пришло время ему возвращаться — хватит путешествовать. Она очень скучает, потому что любит его и не может без него жить. А для большей убедительности еще и ссылалась на своего мужа; слепой, как всегда, граф де Альберка сам настаивал, чтобы жена пригласила художника пожить некоторое время в их доме, в Биаррице. Бедный маэстро, овдовев, видимо, очень тоскует, и добрый вельможа искренне стремится утешить художника в его одиночестве. Здесь он рассеется; они станут для него новой семьей.

Поэтому большую часть лета и всю осень Мариано прожил в этом уютном месте, где чувствовал себя, как дома. Угадывая в Реновалесе настоящего хозяина, слуги относились к нему с уважением. Соскучившаяся по любовнику графиня предавалось любви с таким неистовством, что художник вынужден был сдерживать ее, уговаривал не забывать об осторожности. Благородный граф де Альберка окружил гостя любовью и сочувствием. Бедный знаменитый друг! Какое это горе — потерять любимую жену! И на лице пылкого любителя орденов появлялось выражение искреннего ужаса, когда он пытался представить и себя вдовцом, без своей любимой жены, которая так его осчастливила.

В начале зимы Реновалес вернулся в Мадрид. Вновь оказавшись в своем доме, он не почувствовал ни малейшего волнения. Теперь, когда в тишине раздавались лишь его шаги, эти мастерские, залы и комнаты казались ему слишком просторными, холодными и гулкими. Ничего не изменилось, словно он не был здесь лишь несколько дней, а не круглый год. Друг Котонер приходил в дом и присматривал за работой привратника, его жены и старого слуги, убирающего в мастерских — единственных слуг, оставшихся у Реновалеса. Не видно было пыли на вещах и нигде не ощущалось затхлости, которой всегда пропитан воздух в помещениях, длительное время стоящих запертыми. Все было чисто, все блестело чистотой, словно жизнь не прерывалось в этом доме и на мгновение. Потоками вливающиеся в окна солнце и воздух развеяли атмосферу болезни, царившую в доме, когда Реновалес отправлялся в свое путешествие, атмосферу, в которой ему слышалось шуршание невидимых покровов смерти.

Это был словно новый дом, внешне подобен старому, но все же пропитанный свежестью и гулкостью, совершенной пустотой. Ничто не напоминало Реновалесу о покойнице — ни в его мастерской, ни в других комнатах. А в спальню он просто не захотел заходить — не спросил даже, где ключ от нее. Спать лег в бывшей комнате дочери, на ее девичьей постели, с удовольствием думая, что теперь в этом похожем на роскошный дворец доме заживет жизнью трезвой и скромной. Позавтракал в столовой, сидя с краю стола, ощутив подавленность великолепием этого зала, казавшегося ему теперь огромным и ненужным. Рассеянно посмотрел на кресло у камина, в котором часто сидела покойная. Кресло будто ждало, чтобы принять в свои объятия то маленькое, как у птенца, тело. Но художник не почувствовал никакого волнения. Не мог даже четко представить лица Хосефины. Оно у нее так часто менялось!.. Отчетливо припоминалось ему последнее — эта ужасная маска живого мертвеца; но он гнал этот призрак от себя с эгоизмом счастливого и сильного мужчины, который не желает расстраивать себя досадными воспоминаниями.