Обнаженная Маха - [70]

В одной из комнат валялось несколько не распакованных дорожных чемоданов, брошенных и забытых в спешке внезапного приезда.

Пройдя почти ощупью через весь безлюдный дом, Реновалес увидел пятно света возле двери в спальню графини — единственное помещение, в котором заметны были признаки жизни и куда вливались последние лучи заходящего солнца. Конча сидела в глубоком кресле у окна, освещенная оранжевыми красками заката. Лоб ее был нахмурен, в глазах застыло отчаяние.

Увидев художника, она выпрямилась, как расправленная ​​пружина, вскочила на ноги, протянула руки и бросилась к нему, словно за ней кто-то гнался.

— Мариано! Мариано! Он сбежал!.. Он покинул меня навсегда!..

Это был жалобный вопль. Конча обняла художника и склонила голову ему на плечо. Из ее глаз капля за каплей падали на бороду маэстро слезы.

Ошарашенный Реновалес мягко отстранил графиню и посадил опять в кресло.

— Постойте, постойте! Сбежал?.. Говорите яснее... «Дарвин», что ли?

Ну да, он. Все кончено. Графиня с трудом произносила слова — мучительная икота не давала ей говорить. Разъяренная, что ее покинули и самолюбие ее растоптано, она дрожала всем телом. Он сбежал от нее, да еще в счастливые для них дни, когда Конча была уверена, что крепко держит его, когда они наслаждались свободой, которой до сих пор не знали. Сеньору, видите ли, надоело. Он, мол, еще любит ее — как писал в письме, — но желает быть свободным, чтобы иметь возможность продолжить свои научные исследования. Мол, покидает ее, оставаясь глубоко благодарным за то, что она была к нему так милостива. Он, видите ли, пресытился ее пылкой любовью, хочет поселиться где-то за границей, стать великим ученым и больше не думать о женщинах. Так он пишет в тех нескольких строках, которые прислал на прощание. Ложь, все ложь! Она догадывается: ​​здесь совсем другое. Мерзавец сбежал с одной проституткой, на которую положил глаз на пляже в Биаррице. Настоящая замухрышка, но одарена ведьмовским очарованием. Видимо, она сводит мужчин с ума хитроумными тонкостями греха. Приличные женщины, видите ли, уже не удовлетворяют этого избалованного господина. А может, обиделся, что ему не дали кафедры, не выбрали его депутатом. Господи! Разве она в этом виновата? Разве не сделала все от нее зависящее?..

— Ох, Мариано! Пожалуй, я все-таки умру. Это уже не любовь, а лютая ненависть! Меня испепеляет гнев. О если бы этот красавчик сейчас попал в мои руки... я бы его задушила! Подумать только — сколько глупостей я наделала ради него!.. Господи, где были мои глаза?

Узнав, что ее бросили, она почувствовала только одно желание: скорее встретиться со своим хорошим другом, советчиком, «братом»; ехать в Мадрид, чтобы увидеть Реновалеса и исповедаться перед ним! Рассказать ему все на свете, даже такое, о чем она не может вспоминать без краски на щеках.

У нее нет никого на целом свете, кто бы любил ее бескорыстно, никого кроме маэстро; вдруг ей показалось, что она одна-одинешенька среди пустыни, а вокруг непроглядная ночь — и тогда она изо всех сил бросилась искать его, просить у него тепла и утешения.

Теперь, когда художник рядом, Конче еще безумнее захотелось найти у него защиту. Она снова подбежала к Реновалесу, резко обняла его, забилась в истерике и закричала, словно ей угрожала Бог знает какая опасность.

— Маэстро, кроме вас у меня никого нет. Мариано, вы моя жизнь! Вы никогда меня не покинете? Всегда будете моим братом?..

Реновалес все еще ​​не мог прийти в себя от неожиданности. Ведь эта женщина до сих пор всегда его отталкивала, а теперь сама бросилась ему в объятия, в изнеможении повисла у него на шее. Художник попытался вырваться из ее рук, но они цепко его удерживали.

Когда прошел первый миг удивления, он почувствовал, что остался невозмутим. Это отчаяние уязвленного самолюбия было ему неприятно — ведь Конча страдала из-за другого мужчины.

Вот она перед ним — его мечта, его желанная женщина, бьется в истерике и прижимается к нему, возможно, даже не осознавая, что делает, в глубоком забвении, в отчаянии; но в эту решающую минуту художник неожиданно почувствовал то ли страх, то ли острую неприязнь, расстроившись, что его мечта сбывается не по добровольному согласию женщины, не по страсти, что горькое разочарование толкнуло графиню в его объятия.

Конча прижималась к нему, хотела почувствовать себя под защитой этого сильного мужчины.

— Маэстро! Друг мой! Вы не покинете меня никогда! Вы добрый!

Она уже не плакала, а целовала его в шею, увлажненным взглядом смотрела ему в глаза. Они почти не видели друг друга; в комнате стоял таинственный полумрак, все вещи расплывались, как во сне. Опасная игра — как и тогда, когда они сидели вдвоем в мастерской Реновалеса и впервые почувствовали взаимное влечение.

Неожиданно Конча с ужасом вырвалась и убежала от маэстро в самую густую тьму, спасаясь от его жадных рук.

— Нет, нет, не надо! Это принесет нам несчастье! Останемся друзьями... только друзьями... и навеки!

Она выкрикивала эти слова искренне, но голос ее звучал слабо, едва слышно: то был голос жертвы, которая не сдается и хочет защищаться, но не имеет на это силы. Художник, которого в темноте было почти не видно, почувствовал животную радость варвара, долго голодающего, а теперь грабящего взятый приступом богатый город.