Обнаженная Маха - [17]

Своим парламентским красноречием, особенно обещанием покровительствовать молодым, маркиз де Тарфе, чей титул не имел еще и пятидесятилетней давности, развеял последние сомнения надменной вдовы. Она даже заговорила с Реновалесом первая, понимая, что художник чувствует себя в этом чужом для него мире очень неуверенно и ему нелегко решиться на такой разговор.

— Я все знаю, Марианито, и даю свое согласие.

Но ей бы не хотелось откладывать свадьбу. А что думает об этом он? Реновалесу не терпелось еще сильнее, чем матери Хосефины. Ее дочь была для него девушкой необыкновенной, совсем не такой, как другие, которые почти не возбуждали в нем желание. Его целомудрие самобытного труженика обернулась лихорадкой, горячим желанием как можно скорее сделать эту очаровательную куколку своей. К тому же этот брак очень тешил его самолюбие. Его невеста была бедная, имела в приданое только немного одежды, зато происходила из знатного рода. Среди ее родных были генералы, министры, и все они принадлежали к высшей аристократии. Если собрать гербы и короны бесчисленных родственников Хосефины и сеньоры де Торреальта, они затянули бы не одну тонну. Конечно, эти блестящие господа не очень-то замечают бедную мать и дочь, но как ни крути, а вскоре он породнится с ними! Вот будет новость для его отца Антона, который в глухом селе кует себе железо! Как позавидуют ему товарищи в Риме, жившие с натурщицами из чочар, а потом из страха перед кинжалом достойного калабрийца, который не остановится ни перед чем, чтобы дать своему внуку законного отца, вынужденные были жениться на них!

Газеты много писали об этом браке, с незначительными вариациями повторяя слова маркиза де Тарфе: «Искусство сочетается с престижем древнего рода». Сразу после свадьбы Реновалес собирался ехать с Хосефиной в Рим. Он уже все там подготовил для новой жизни, потратив несколько тысяч песет — приз за свою картину и гонорар за портреты, выполненные для сената на заказ маркиза, который вскоре должен был стать его высоким родственником.

Один римский друг Реновалеса — всем известный Котонер — нанял для него помещение на Виа Маргутта и обставил комнаты согласно распоряжениям и художественным предпочтениям Мариано. Донья Эмилия хотела остаться в Мадриде, у одного из своих сыновей, который намеревался устроиться на службу в Министерство иностранных дел. Молодоженам мешают все посторонние люди, даже мать. И донья Эмилия взмахнула перчаткой невидимую слезу. К тому же ей не хочется возвращаться в страну, где когда-то она была высокой персоной. Здесь, в Мадриде, где все ее по крайней мере знают, она будет чувствовать себя лучше.

Свадьба художника Реновалеса и сеньориты де Торреальта стала незаурядным событием. Присутствовали все до единого родственника, потому что каждый боялся придирчивости знатной вдовы, знавшей наизусть свою родню до шестого колена.

За два дня до свадьбы приехал в Мадрид кузнец Антон — в новом костюме, коротких панталонах и широкополой фетровой шляпе. Он смущенно поглядывал на всех этих людей, которые смотрели на него с улыбкой, как на какую-то диковинку. Знакомясь с Хосефиной и ее матерью, он низко поклонился и с крестьянской почтительностью назвал свою невестку «сеньорита».

— Не надо, папа. Называйте меня дочерью и говорите мне «ты».

Хосефина показалась старому кузнецу девушкой простой и приятной. И он почувствовал к ней нежную благодарность, увидев, как влюбленно смотрит она на его сына, но «тыкать» так и не решился и прилагал отчаянные усилия, чтобы говорить только в третьем лице и таким образом избежать затруднений.

Донья Эмилия, величественная и гордая, в очках с золотой оправой, произвела на него куда большее впечатление. Обращаясь к ней, он называл ее «сеньора маркиза», потому что в своей простоте не мог даже предположить, чтобы эта почтенная дама могла быть чем-то меньшим, чем маркизой. Вдова, обезоруженная такой глубокой почтительностью, признала, что этот мужик не лишен определенного врожденного благородства, и это помогло ей отнестись снисходительно к его бессмысленным коротким брюкам.

Увидев, сколько высокородного дворянства собралось на венчание его сына в домашнюю часовню маркиза де Тарфе, старик разволновался и не мог сдержать слез.

— Теперь я могу умереть! Теперь могу и умереть!

Снова и снова повторял он эти грустные слова, будто и не замечая хихиканья слуг; пожалуй, неожиданное счастье, которое пришло к нему после тяжелой трудовой жизни, показалось кузнецу предвестником близкой смерти.

Молодожены отправились в путешествие в тот же день. Сеньор Антон впервые поцеловал невестку в лоб, оросив ее личико слезами, и вернулся в свою деревню, утверждая, что желает умереть, ибо ему уже не для чего было жить на свете.

По дороге в Рим Реновалес и его жена останавливались в нескольких городах Лазурного побережья, в Пизе и Флоренции. Те дни, связанные с воспоминаниями о первой близости, были для них приятными, но показались несказанно серыми, когда они приехали в Рим и поселились в своем домике. Только в Риме начался для них настоящий медовый месяц, у собственного очага, где их одиночество не нарушали гостиничные слуги и куда не мог проникнуть ни один нескромный взгляд.