Обман - [94]
— Ну а потом?
До этого момента глаза Жюмель оставались сухими. Но тут на них сразу навернулись слезы. Видно было, что она изо всех сил старается не заплакать, чтобы не напугать детей.
— Все произошло в один миг. Она выхватила кинжал и приставила его к горлу Сезара. Понимаешь? Не к моему, а к горлышку нашего малыша!
Мишель, руки которого согревало тепло маленького тельца, содрогнулся. Неистовый гнев поднялся в нем.
— А дальше? — торопил он, — Что ей было надо, этой гарпии?
— Рукопись «Arbor Mirabilis».
— А ты?
— Отдала. А что я еще могла сделать? Я знала, где ты ее прячешь, и отдала. Я поступила плохо?
Мишель грустно покачал головой.
— Нет, любимая, я сделал бы то же самое. Ну а дальше?
Приободрившись, Жюмель продолжала:
— И тут, поскольку дверь оставалась открытой, в дом вошли еще двое: светловолосый человек и молодая женщина. Она была очень похожа на герцогиню, и я решила, что это ее дочь.
— Да, — кивнул Мишель, — это ведьма той же породы, по имени Джулия. А что за человек с ними явился? Он представился?
— Нет, но они называли его Габриэле. Похоже, он обмер от сцены, которую увидел. Он всего лишь кивнул, когда забирали книгу. Но они не только ее искали.
— А что еще?
Глаза Жюмель все еще блестели, но она заметно успокоилась. Магдалена внимательно вслушивалась в разговор, словно понимала, о чем идет речь. Жюмель погладила ее по каштановой головке.
— Герцогиня убрала кинжал от горлышка Сезара, но угрожать не перестала. Она заставила меня проводить ее наверх, где ты работаешь по ночам, и перерыла все твои бумаги.
— Ясно. Они искали пророчества, — догадался Мишель. — На счастье, я уже отослал их издателю.
— Нет, не думаю, что пророчества. Светловолосый начал один за другим просматривать все флаконы у тебя на полке. Похоже, он разбирался в этом деле: он нюхал жидкости и рассматривал их на свет. В конце концов он забрал один из флаконов.
— Который? — спросил Мишель дрогнувшим голосом, хотя уже знал ответ.
— Большую круглую склянку из глубины шкафа. Он на нее только взглянул — и сразу понял, что в ней. Тут все трое повернулись и быстро ушли. Мне было так страшно, что я сразу спустилась вниз и с Сезаром на руках забралась в постель. Магдалена спала, но тут же проснулась и расплакалась. А потом, слава богу, пришел ты.
Мишель потер глаза пальцами. Он почувствовал себя опустошенным и тяжело вздохнул.
— Несомненно, светловолосый был иллюминатом. Он искал «Arbor Mirabilis» и ястребиную траву. Теперь у него есть и то и другое.
— Значит, Ульрих из Майнца снова поблизости! — вскрикнула испуганная Жюмель.
— Нe думаю, что это он. На что ему было похищать у меня настой ястребиной травы с беленой? Он и так знает формулу. Нет, тут что-то другое. Другие враги, может, не такие опасные, но такие же явные. Чтобы добраться до того, что искали, они устроили настоящее восстание.
— Отчего они не оставят нас в покое, Мишель?
Он снова вздохнул.
— Трудный вопрос. Но знай твердо: тот, кто пожелает нам зла, обречен на провал. Пока жива наша любовь, мы сильнее их: ведь они умеют только ненавидеть.
На этот раз Жюмель расплакалась, но уже не от страха. Мишель бережно положил Сезара на кровать и нежно ее поцеловал.
Малыш вдруг радостно засучил ножками, а Магдалена начала тереться головкой о бок матери, как котенок, когда просит, чтобы его приласкали.
ОПАЛА
— Меня втянули в преступление! — уже в который раз кричал он. Карета подпрыгнула на ухабе, и его бросило на спинку сиденья, но он тут же выпрямился как пружина. — В целую серию преступлений, от кражи до мятежа!
Катерина начала беспокоиться. С того момента, как они выехали из Салопа в Лион, он все не мог уняться и продолжал всех клеймить. Герцогиня посмотрела на Пьетро Джелидо, который молчал, словно его не касались эти выпады, и сказала:
— Габриэле, повторяю вам уже в который раз: в Салоне вас никто не знает, и не было ни одного убитого.
Симеони с такой силой ударил рукой по дверце кареты, что кучер придержал лошадей.
— Ничего, поехали! — крикнул он кучеру и, повернувшись к Катерине, возразил: — Приставить кинжал к горлу новорожденного! Вы хоть понимаете весь ужас, всю чудовищность того, что сделали?
— Я не собиралась его трогать, я хотела только напугать мать.
— Она хотела только напугать мать! — Ожесточение Симеони достигло апогея, у него даже голос сел, — Вы и в самом деле не ведаете, что такое мораль. Вы настолько испорчены, что способны на любое преступление. Вы не человек больше, вы — гнусность во плоти!
Катерина разозлилась. Она призывала себя сохранять спокойствие, но ответ вырвался сам собой:
— Милый мой, вы говорите с женщиной, которая еще девочкой была отдана чудовищу и годами подвергалась насилию, которую предавали бессчетное количество раз, у которой отняли все, надругавшись над лучшими чувствами.
Тут ей достало ума сдержаться. Произносить имя Серве было нельзя: Пьетро Джелидо не должен был догадаться, что ей все известно. Но тем не менее она не желала выслушивать обвинения Симеони. Она предпочла увести разговор от своей персоны.
