Обман - [79]
— И ты надеешься, что в этих сложных намеках хоть кто-нибудь разберется?
— Кто-нибудь да разберется. Я же разобрался, — ответил слегка уязвленный Мишель.
— Это потому, что ты в это вдумывался. Идем дальше: «Classe à mil ans». «Classe» — это флот, я знаю.
— Или, в более широком смысле, войско.
— Хорошо, но почему «тысячелетнее»? Непонятно.
Мишель внимательно поглядел на листок и закусил губу.
— Может, я хотел написать «а Milano», то есть в Милане. Там сейчас находится французское войско.
— Вот-вот, так понятнее. И дальше тоже: сумасбродная женщина, наверное его возлюбленная, отравится вместе с ним. Так?
— Думаю, так.
Мишель подыскивал подходящие слова, чтобы объяснить жене свои соображения.
— Понимаешь, Жюмель, я не вполне себя контролирую, когда пишу. Я вижу видения, и эти строки — образы, внушенные видениями. Когда же видения исчезают, я пытаюсь их запечатлеть как можно точнее, и иногда получается, что для этого прекрасно подходят тексты античных авторов, к примеру Петра Кринита. Но по большей части мои катрены как бы пишутся сами собой, словно мне их кто-то диктует.
— Кто диктует?
Мишель вспомнил Парпалуса, но не захотел пугать жену.
— Да никто. Я так говорю, чтобы было понятнее.
Жюмель кивнула, но явно осталась в недоумении.
— Кажется, поняла: у тебя бывают видения, и ты переводишь их на язык поэзии. Верно?
— Более-менее верно.
— Но некоторые катрены говорят о том, что уже произошло, а не о будущем. — Наклонившись, она старалась через плечо мужа прочесть второй катрен: — «Urnel Vaucile sans conseil de soi mesmes…» Нет, у тебя слишком непонятный почерк. Читай сам.
Мишель послушно взял второй листок и удивился: он не помнил, чтобы записывал эти строки.
— Вот видишь? — уличила его Жюмель, — Здесь говорится не о будущем, а о том, что случилось много лет назад, когда короля Франциска Первого взял в плен Карл Пятый и заточил в Барселоне. Разве не так?
— Может, и так, — неуверенно ответил Мишель.
— Да без всяких «может быть». Известно, что император, чтобы его успокоить, послал ему девчонок. Известно также, что одна из них покоится с ним рядом в монастыре картезианцев. Разве не так?
— Так, — ответил Мишель, слегка ошарашенный. — Но не могу сказать, относится ли мой катрен именно к этому факту.
— А на мой взгляд, дело очевидное. «Гордый, но робкий, попавший в плен от страха, побежденный»: это, конечно, Франциск Первый. А вот первая строка словно бы составлена из случайных слов. «Urnel Vaucile sans conseil de soi mesmes». Может, ты хотел написать что-то совсем другое?
Мишель подумал и ответил:
— Думаю, нет. Два первых слова написаны на романском языке. Первое означает «мочиться», второе — «бродяжничать», то есть «передвигаться без цели». Теперь понимаешь смысл?
Жюмель сначала удивилась, а потом расхохоталась. Чтобы успокоиться, ей пришлось зажать рот рукой.
— Ясное дело, понимаю! Бедный король описался, то есть дал струю под себя! Теперь понятно, что значит «sans conseil de soi mesmes»: «не отдавая себе отчета»!
В Мишеле нарастало раздражение.
— Это нормальная реакция при испуге. Тебя это так смешит?
— Ужасно! — Жюмель вытерла набежавшие от смеха слезы, — Представляю себе Франциска, который писает под себя, как осел: кто знает, может, с ним это случилось при испанцах!
Мишель забрал листок со стола, резко вскочил и сурово взглянул на жену.
— Хватит, тебе пора спать. Ты так расшумелась, что Магдалена вот-вот проснется.
— Иду, иду, — Жюмель все никак не могла успокоиться. — Еще только один вопрос.
— Что за вопрос?
— Да тот, что и был: почему твои пророчества относятся не к будущему, а к прошлому?
— Я же уже говорил, что это не совсем так. Чем ближе к Богу, тем более унифицируется время. Прошлое и будущее смешиваются, а настоящего вовсе не существует. Эту точку зрения Ульрих и хотел навязать человечеству, прекрасно понимая, что она ведет к безумию.
Немного успокоившись и не желая разрушить взаимопонимание, которое их так сблизило, Мишель добавил:
— Я знаю, что все это очень трудные понятия, потому и решил выражать их только средствами поэзии. Ведь поэзия — язык Бога, в то время как проза — язык людей.
В этот миг с нижнего этажа послышался плач Магдалены.
— Ну вот, захныкала наша девочка, — сказала Жюмель, — Надо срочно спускаться.
Она уже направилась к лестнице, но на площадке остановилась.
— Знаешь, Мишель, иногда и вправду кажется, что некоторые твои стихи вдохновлены Богом. Но есть такие, которые явно нашептал хитрый и злобный демон. Король описался… Ой мамочки! — И она сбежала вниз, чтобы снова не расхохотаться.
Мишель посмотрел ей вслед без злости, но с огорчением.
Он подумал, что, если Магдалена всерьез расплачется, ее не так-то легко будет успокоить. И сладостное занятие, которое они с Жюмель планировали на сегодня, придется опять, в который уже раз, отложить.
