Обман - [64]

— Да, из колена Иссахарова.

Всего несколько лет назад Мишель изо всех сил добивался бы мало-мальски почтительного отношения к своему еврейскому происхождению. Теперь же главной проблемой Франции стали гугеноты. Евреи перестали быть козлами отпущения и даже за пределами графства Венессенского переживали период относительного спокойствия. Все ветви инквизиции, кроме испанской, казалось, переключились на другие дела.

Марка Паламеда эти разговоры мало интересовали.

— Став матерью еще раз, ваша жена станет послушнее. Но в одном она права: вы должны уделять ей больше внимания, господин де Нотрдам, — Он подмигнул, — Я знаю, у вас прелестная служанка… представляю, как славно вы проводили бы с ней время.

— О, что вы! Она совсем ребенок, и, потом, она худая как былинка.

— Если вы будете ждать, чтобы служанка оказала вам благосклонность, то точно попадете в переплет. Я, к примеру, их обрюхатил не один десяток, и почти всех силой. Поначалу они визжат, а потом вспоминают, что вы их хозяин, и сдаются.

Вся эта пошлая болтовня вызывала у Мишеля острую неприязнь. Он нахмурился.

— Вы продолжали их держать и после родов?

— Конечно нет. До сих пор я их убеждал… не рожать вовсе. Но к сожалению, нынче король постановил обнародовать каждую беременность. При всем моем уважении к его величеству, это кажется мне явным превышением власти. Теперь мы имеем множество вздутых животов, но лишены возможности все улаживать тайно. А кому нужна беременная служанка? Мне уж точно нет.

Барон де ла Гард фыркнул.

— Думаю, это очередная уступка гугенотам. Эдиктом Шатобриана король Генрих обязал их присутствовать на мессе, а потом удовлетворил их моралистические фантазии. И все по вине Папы…

Он осекся, потому что вошла Жюмель с бокалами и разлила всем вино, опустошив бутылку. Мишель надеялся, что она сразу же выйдет из комнаты, но она, презрев все приличия, уселась на скамью.

— Надо минутку передохнуть, — пояснила она, видимо, поймав на себе растерянные взгляды гостей, — Дом у нас большой, и держать его в порядке стоит немалых усилий. Да к тому же Мишель уговорил меня купить еще один, в Мурье, возле Марселя.

Пулен, потягивавший вино, оторвался от бокала.

— В самом деле? Вы мне об этом не говорили, Мишель.

— О, я не собираюсь там жить, а только сдавать дом внаем. Жена может не беспокоиться.

Жюмель покачала головой.

— Ну да? А почему ты велел выбить на архитраве SOLI SOLI SOLI? Дом, предназначенный для чужих, так не украшают.

Не зная, что ответить, Мишель сгорбился в кресле.

Паламед был поражен.

— SOLI SOLI SOLI. Это похоже на SOLI DEO, девиз, который вы, господин де Нотрдам, выбили на этом доме. Фраза легко читается под эмблемой вашего рода: кругом с восемью лучами, который прерывается от одного луча к другому.

Капитан Пулен сделал протестующий жест.

— Нет, здесь значение совсем другое. SOLI SOLI SOLI означает: ЕДИНОМУ СОЛНЦУ ЗЕМЛИ. То есть почести воздаются не трем разным солнцам, а трижды — одному. Что вы скажете по этому поводу, Мишель?

Тот вздрогнул, подумав, насколько близка к истине первая интерпретация. Три солнца в ряд на небе были навязчивой галлюцинацией, которая преследовала его даже днем. Он хорошо знал, что они символизировали троих убитых им людей: Магдалену и детей. Надпись, выбитая на архитраве нового дома, была данью их памяти, все еще мучившей его, и он надеялся, что это останется тайной.

— Ничего не скажу, — бросил он резко. — Поклонение солнцу — прадедовское суеверие, сохранившееся со времен древних египтян, если не раньше.

Пулен согласно кивнул.

— Верно. Я читал вашу книгу о Гораполлоне и интерпретацию египетских иероглифов. Вы все время упоминаете поклонение солнцу и даже описываете город Гелиополис. Это была воистину примитивная религия.

Паламеда, казалось, осенило:

— А разорванный круг вашего герба, случайно, не намекает на солнечный? Ведь солнечный диск часто изображают с восемью лучами.

Прежде чем Мишель смог ответить, Жюмель развязно расхохоталась.

— Не там ищете, господин первый консул! Когда-то евреи были обязаны носить похожий знак из желтой ткани, нашитый на одежду. Семья моего мужа мудро сообразила, сделав этот знак своим гербом и разорвав его контуры, чтобы подчеркнуть свою независимость. Только солнце тут ни при чем!

Мишель сделался почти нечувствителен к теме своего происхождения, но это было уж слишком. Покраснев от гнева, он вскочил на ноги и обратился к гостям дрожавшим от ярости голосом:

— Господа, я полагаю, что оторвал вас от важных дел. Не смею больше отнимать у вас время. Ваш визит доставил мне огромное удовольствие. Надеюсь увидеть вас снова.

Гости, понимая его состояние, поставили бокалы, поклонились Жюмель и направились к выходу. Мишель пошел их проводить. На пороге барон де ла Гард взял друга под руку и шепнул ему на ухо:

— Мишель, вы не обидитесь, если я скажу, что у вашей супруги очаровательный задок? И сдается мне, что неплохо было бы время от времени придавать ему пунцовый оттенок плеткой. От этого ваша семейная жизнь очень бы выиграла.

Выйдя на улицу вместе с первым консулом, он надвинул на лоб шляпу с плюмажем.

Мишель постоял на крыльце, обдумывая последние слова барона, но тут же отверг его намек. Он никогда не ударит Жюмель, даже если она того заслужит. Бесчисленные провокации на эту тему он расценивал как искупление бесчисленных ударов, которые он раздавал другой женщине, отняв у нее всякую возможность счастья. И жизнь тоже.