Обломки - [9]

Он поспешил отвернуться и оглядел небольшую гостиную, ряд книжных шкафов, на стеклянных дверцах которых играли отблески пламени. Огромный пестрый ковер, шелковые портьеры — все говорило о настоящем достатке. Возле столика красного дерева глубокое кресло, обитое серо-коричневым плюшем, ждало, когда хозяин вернется к прерванному чтению; и книга лежала тут же рядом под лампой. Филипп медленно переводил с одною предмета на другой усталый, чуть ли не неприязненным взгляд. Буквально на каждой вещи лежала печать вкуса, долгих раздумий и, главное, надежности, надежности моральной, материальным воплощением которой были эти плотно и ровно затянутые портьеры. Все, начиная с копии Пуссена до разрезательного ножа тонкой и хрупкой слоновой кости, являло глазу образец раздражающего совершенства. Он смутно ощутил это, но слов выразить вслух свою мысль не нашел. С первых дней супружеской жизни он только и видел вокруг себя прелестные вещицы, поблекшие от времени ткани, редкий фарфор, подписную мебель. Все это устроила Элиана. Но тут в мгновение ока все эти приглушенные оттенки плюша и шелков вспыхнули яркими красками, режущими глаз. В бешенстве он отдернул портьеры и распахнул окно. Как и всегда, в камин наложили слишком много дров, и он задыхался в этой маленькой гостиной, где Элиана упрямо старалась держать его на привязи все вечера подряд.

За окном мрак, казалось, льется из небесных недр подобно широкой темной реке. Он почувствовал, как струя свежего воздуха обежала его лицо. Так волна обтекает с двух сторон камень. В глубокой тишине можно было различить шорох разлапистых листьев платана, которые ветер пытался сорвать с веток. От них шел пронзительный запах растительного тления, и они терлись друг о друга, словно сухие ладони. Он вслушивался в этот шелест, скатывавшийся с вершин Трокадеро до самой Сены. Раньше, в юности, он любил эти звуки, этот непокой, а сейчас от них только до боли сдавливало сердце. Даже ни одной звезды в небе. Вскинув глаза, он увидел на темном своде широко разлитый отблеск пожара, ежевечерне встающий над Парижем и окружавший столицу огненным нимбом.

***

Ночью в спальню Элианы проникал странный светотблеск от висевшей в доме напротив электрической рекламы. Огромные желтые буквы зажигались и гасли каждую минуту, выхваливая достоинства обувных изделий. Даже после полуночи, когда стихали уличные шумы, пучки света ухитрялись пробиться сквозь щели ставен до изголовья постели, и Элиана сердито жмурилась. «Я должна попытаться заснуть в те десять секунд, пока темно», — внушала она себе. И как раз в этот самый миг, когда уже подступал сон, яркий и кричащий свет, подобный удару фанфар, вырывал ее из дремоты. «Почему бы не написать управляющему, в самом деле, почему?» — думала она, с трудом разлепляя тяжелые веки. Но другой голос, слабее, тут же находил возражение: «Если ты напишешь жалобу, вывеску снимут, и люди понесут ущерб». «Понесут ущерб, — бормотала про себя Элиана. — Ничего не поделаешь. Как-нибудь привыкну».

Однако сегодня вечером нечего было и думать о сне до прихода Анриетты. Только что пробило десять. Элиана подбросила в огонь совок угля и, просунув кочергу между прутьев решетки, поворошила золу; маленькие язычки пламени, похожие на цветы, блеснули между брикетами. С минуту они танцевали под внимательным взглядом Элианы, потом вдруг слились в букет причудливых завитков густого зеленоватого дыма. Элиана поставила кочергу на место и стала раздеваться. Черное атласное платье медленно скользнуло к ногам. Совсем так, как только что Филипп, она придирчиво рассматривала себя в зеркале с не совсем искренним желанием видеть себя такой, какова она в действительности. Электрический свет клал на щеки грубый румянец. Элиана потушила лампу и снова подошла к зеркалу. Сначала она вообще ничего не разглядела. Потом, постепенно в розоватом полусвете различила линию ног, перерезанных рамой зеркала, напряженно выгнутый стан, хотя и старалась держаться мягче; наконец, из темноты выступило лицо, но различила она только глаза и, рот. «Будь я даже моложе и очень-очень хорошенькая, — подумала она, — все равно зеркало показало бы мне лишь то, что я вижу сейчас!»

Но тут светящаяся вывеска послала в комнату ярко-желтый луч, сорвав с лица Элианы тень, скрывавшую его наподобие маски; и сразу же стала видна увядшая кожа, сеточка мелких морщин у глаз и вокруг рта. Она тоскливо подняла брови и со вздохом включила свет.

Через несколько минут она уже сидела на плюшевой подушке у огня и не спускала с него глаз. Лампу она потушила, но, боясь поддаться искушению и заснуть, чуть раздвинула шторы, и вспышки рекламы всякий раз взбадривали ее, когда голова начинала подозрительно клониться книзу. Мгновения темноты были отрадой по-тому, что можно было укрыться в ней, и к тому же мрак отгонял печаль об уходящей молодости. Перед ее полусомкнутыми глазами камин, полный тлеющих углей, алел, как ларец, набитый диковинными рубинами. Неодолимо баюкали мурлыкающие вздохи огня. От жары она совсем разомлела, и ей пришлось сделать усилие, чтобы распахнуть бледно-голубой халатик и подставить тело под обжигающие лучи огня. В такие минуты, как вот эта, физический комфорт почти полностью совпадал с ощущением душевного благополучия. От усталости путались мысли, ее переполняла незатейливая радость сидеть в тепле, в тихой комнате, под одной крышей с зятем.