Обломки - [78]

— Постой здесь, — сказал Филипп.

Его неудержимо тянуло посмотреть на воду, он направился к берегу и чуть нагнулся. В лицо ему ударил острый мощный запах Сены, и он глубоко вздохнул, набрал полную грудь запахов, чтобы унести их с собой про запас. Он и сам не мог бы объяснить, почему река с детства влекла его к себе. Между ними обоими существовало некое таинственное родство. Когда Филипп прогуливался по берегу Сены, ему вдруг начинало казаться, будто река говорит с ним и, если приходить к ней почаще, она рано или поздно откроет ему свои тайны. Однако она нагоняла на него страх: стоило чуть нагнуться над водой, как сразу же сжималось сердце.

Внезапно его окликнул Робер. Филипп не ответил и тут же услышал рядом шаги сына.

— Стой там, где я велел, — приказал Филипп.

Мальчик затрусил обратно. А Филипп все стоял и спрашивал себя, когда же он подойдет к сыну. «Возможно, и никогда», — вдруг подумалось ему. Но мысль эта показалась глупой, просто она проскользнула по ассоциации — за словом «река» шло слово «самоубийство». Но разве человек богатый, пользующийся отменным здоровьем, кончает с собой? Возможно ли убить себя только потому, что тебе скучно? Он снова стукнул тростью о камень и мысленно повторил свой вопрос. Потому что скучно? Причина явно недостаточная. Чтобы оправдать такой конец, требуется великое горе или хотя бы серьезный недуг. А главное, он боялся смерти.

И тем не менее она тянула к себе, как эта река, и ему приятно было ощущать себя рядом и в то же время от нее огражденным. Так, нынче утром умереть — это значит просто сделать еще один шаг вперед к реке. И в этой легкости был свой неодолимый соблазн. Постояв с минуту в раздумье, он подошел к сыну, нагнулся к нему, поцеловал.

— Пари держу, что ты боялся.

— Вот и нет.

Робер солгал. Филипп обмотал ему шею шарфом, похлопал по румяной щеке.

— Сейчас я тебя догоню, — проговорил он. — А ты иди вон в ту сторону. Дойди до лесенки, которая ведет на набережную, и подожди меня там. Я скоро.

И так как сын глядел на него почти трагическими от беспокойства глазами, Филипп добавил, желая его успокоить:

— Ничего не бойся. На обратном пути зайдем в кондитерскую.

Постояв еще немного, они разошлись, и Филипп опять направился к реке. Его увлекала эта беспроигрышная игра; каждый робкий и осторожный шаг по направлению к смерти возвышал его в собственных глазах. Побудет несколько минут у воды и повернет обратно. Дома никто и не догадается, что он мечтает о самоубийстве, это будет его тайна, даже Элиане он ни словом не обмолвится и тем самым приобретет над ней моральное превосходство, так как подчинить ее себе сейчас уже невозможно, а отказаться от нее он не смеет; зато какая-то часть его самого ускользнет из-под власти этой женщины. Будет и у него свое убежище.

Трудным казался только самый переход от жизни к смерти. Он попытался представить себе состояние человека, у которого хватило мужества нырнуть в эту ледяную воду, окутанную туманом, и медленно задыхаться в течение двух-трех минут. Зато когда уже перейден рубеж, начинается блаженный мрак небытия. Он вздохнул. Им завладела тоска при мысли об этом мрачном рубеже, и он замечтался, не вынув из кармана руку, даже трость и та свисала с задумчивым видом. Жизнь не удалась, он отлично понимал это, но на его глазах у большинства людей жизнь тоже не удается; единственно, за что он всерьез упрекал свою, так это за то, что природа не вложила в него прочной основы. Жил он уродливо, скучно и одновременно бездумно, хотя жалел, что не достиг высот, и любил все прекрасное. Более того, ко всему примешивался еще легкий привкус комического. Жена повсюду разбрасывала письма любовника, и он читал их, читал с жадностью. В одном письме о нем говорилось не слишком уважительно. А Элиана… он предпочитал вообще не думать об Элиане.

Он стоял на берегу, не отводя взгляда от воды, и вдруг его охватило нелепое желание обмакнуть в нее руку, но только как? Он шагнул влево, шагнул вправо. Эта часть пристани была слишком высоко над рекой, если даже лечь ничком, и то до воды не дотянешься. Он присел на корточки и наугад сунул трость в туманное месиво; от страха потерять равновесие лоб под шляпой взмок от пота, и он быстро поднялся с бьющимся сердцем. Однако именно это волнение еще больше разожгло его, теперь ему во что бы то ни стало требовалось коснуться воды. Чуть подальше он заметил большое железное кольцо, вделанное в камень, к таким кольцам чалят баржи. Можно держаться за кольцо — он похвалил себя за удачную мысль, — но на сей раз пришлось встать на колени. Сжав правой рукой кольцо, он нагнулся, но левая, с которой он стянул перчатку, натыкалась на пустоту; вода по-прежнему была вне пределов досягаемости.

Тут ему вспомнилось, что поблизости есть местечко, где летом купают собак, и он направился туда. Пять-шесть ступенек вели прямо к воде. Отсюда собак бросали в Сену, и они, дрожа всем телом, подымались на берег по этой лестничке. Филипп положил трость. Сначала одна, потом другая нога ступили на первую ступеньку, потом на следующую, и тут Филипп остановился передохнуть. На четвертой ступеньке река, полноводная после недавних дождей, омочила носы ботинок. Он осторожно нагнулся, сейчас его высокий рост был только помехой. Наконец кончики пальцев погрузились в Сену, потом вся кисть, и ему показалось, будто страх ушел куда-то. А через пять минут он догнал сына.