Обличитель - [92]

На этом совещание закончилось. Однако, когда мы двинулись к выходу, Сен-Раме остановил нас:

— Ральф попросил меня представить ему каждого сотрудника, вы можете на минутку задержаться?

Он представил нас в порядке давности поступления в фирму, называя фамилию и занимаемую должность. Но давность работы послужила также основой порядка номеров, данных нам Аберо, и мы были поражены, услышав, как Сен-Раме спокойно отсчитывал:

— Номер один — Фурнье, номер два — Порталь, номер три — Самюэрю, номер четыре — Вассон, номер пять — Аберо — и т. д.

Опомнились мы в холле одиннадцатого этажа, с трудом переводя дыхание. Это напоминало перечень имен перед памятником погибшим героям. Голос обличителя мог бы добавить к каждому имени: погиб в битве за честь предприятия… погиб в битве за честь предприятия… погиб в битве за честь предприятия…

XXIV

Это был день подготовки к сражению. Наши руководители нигде не показывались вместе. Ральф Макгэнтер, вопреки обычаю, не пошел по отделам и не пожал руки особо заслуженным работникам. Сотрудники штаба старались не встречаться друг с другом. Лишь около половины двенадцатого я получил второе зашифрованное послание от Аберо:

«Номеру 7 от номера 5: собрание в „Гулиме“ в 12 часов 30 минут — форма одежды обычная, никаких значков, рассчитываем на вас».

Значит, Аберо сделал выводы из ночных и утренних событий. Настроение у всех сотрудников было подавленное. Казалось, персонал, подобно животному, инстинктивно чуял приближение несчастья. Рюмен выразил желание поговорить со мной, и я тотчас принял его. Он не выказывал подозрительности или злорадства, но был явно встревожен. Он спросил меня устало:

— Что нам думать обо всем этом, господин директор по проблемам человеческих взаимоотношений?

— Что вы имеете в виду, Рюмен, трещину?

— И трещину, и все остальное, я уже ничего не понимаю.

— Я и сам не очень-то понимаю, — ответил я. — А какое настроение у персонала?

— Странное… Всем как-то не по себе… Людям больше не в чем упрекнуть дирекцию, но… право, странно… они будто боятся за нее.

— Боятся за кого? — спросил я, очень удивленный.

— Сен-Раме и Рустэв последнее время сами на себя не похожи, да и директора тоже; многие никогда не были так любезны и вместе с тем так далеки от своих сотрудников — можно подумать, что они тоже боятся.

— Боятся чего, Рюмен? Что здание обрушится? Но ведь приняты все меры предосторожности.

— Нет, они боятся чего-то другого… Я с самого начала был убежден, что эта история со свитками плохо кончится. Сначала это было забавно, но потом…

— Полноте, Рюмен, — сказал я не очень уверенно, — все обойдется…

Рюмен встал и пожал мне руку с почти сердечной горячностью. Когда он ушел, мне стало как-то не по себе. Поразительное дело: люди простые и честные боялись за своих начальников, которые не были ни простыми, ни честными. Я откинулся в кресле, попросил секретаршу разбудить меня в полдень и заснул глубоким сном.

Позже, в «Гулиме», я узнал, что вовсе не Аберо был инициатором этого собрания. Его созыва потребовали Шавеньяк — аполитичный католик, Самюэрю — еврей и анархист и Порталь — потомок богатой гасконской семьи, они же и определили повестку дня: обсуждение речи, произнесенной накануне ночью американцем Ронсоном. Аберо ничего другого не оставалось, как подчиниться. Реакция трех сотрудников и эта повестка дня меня очень обрадовали и сняли камень с моей души. Меня тоже задели идеи Ронсона, но я не посмел никому признаться в этом. В начале собрания Шавеньяк изложил причины своего решения собрать коллег.

— Этой ночью, — сказал он, — я услышал речь, которая все еще тревожно звучит у меня в ушах, и я хочу задать вам вопрос: что кроется под названием «Суд предприятия»? Признаюсь, я был потрясен, услышав эти слова. Позвольте мне сказать вам, что, если предприятия присвоят себе право судить людей, мы пойдем прямой дорогой к язычеству и фашизму. Меня очень беспокоит судьба, ожидающая этого обличителя, если, конечно, нам удастся его обнаружить. Кто будет его судить? Мы? По какому праву и по какому закону? Хоть мы и сторонники прогресса, основанного на росте и расширении производства, на самофинансировании и ускоренной амортизации, мы все же остаемся свободными гражданами, живущими в свободном обществе, где только законное правосудие имеет право вынести подсудимому оправдательный или обвинительный приговор. Да и сами американцы — разве не объявляют они себя защитниками свободного мира? Мне кажется, что Ронсон потерял голову от гнева, причину которого я, впрочем, вполне понимаю. Однако с прошлой ночи меня не покидает тревога, и вот мои коллеги Порталь, Самюэрю и я решили поделиться с вами некоторыми соображениями. Не стану скрывать от вас, что мы хотели бы, чтобы все вы разделили с нами эту тревогу и чтобы мы договорились о следующем: если нам удастся поймать обличителя, мы потребуем, чтобы его уволили согласно существующим законам, но при этом его не должны подвергать никакому насилию и тем более — предавать суду предприятия. Подобный суд был бы не только незаконным, но просто непристойным. Вопреки всему, что сказал здесь Ронсон, существует только два рода правосудия: суд божий и суд, законно установленный людьми. Известно, к чему приводят самовольные суды, создающиеся для того, чтобы защищать далеко не всегда благородные дела. Они пристрастны, они уничтожают свободу и порождают нетерпимость и коррупцию. Мы не должны соглашаться на такую беззаконную и смехотворную пародию на правосудие.