Обличитель - [105]

— Не спешите, — прошипел Макгэнтер, — у меня еще есть к вам несколько вопросов, и прежде всего такой: откуда взялись трещины? В ваш эксперимент входило разрушение здания?

— К этим трещинам я не имею никакого отношения, — живо возразил Сен-Раме, — это чей-то злой умысел. Я только сказал вам, что эта история разожгла борьбу кланов внутри предприятия; кто-то подрезал бетонные опоры газовой горелкой. Когда знаешь, что вы творили этой ночью, господа, можно не сомневаться, что один из вас, самый честолюбивый и беспринципный, способен ради своих целей вызвать обвал здания и свалить затем вину на обличителя. Меня первого удивила эта трещина, и я думаю, что Рустэв, который, как всем известно, обладал солидными знаниями в области строительства, может дать нам объяснения.

— На что вы намекаете? — закричал Рустэв.

— Да ни на что, успокойтесь, Рустэв, ведь вам официально поручили заняться вопросом о трещинах?

— Ну и что? Нам всем известно, чем они вызваны. Вы мне омерзительны, Сен-Раме.

— Бедный Рустэв, я вам омерзителен, а мне вас жаль.

— На черта мне нужна ваша жалость! — в бешенстве заорал Рустэв и, вскочив с места, бросился к Сен-Раме.

Я встал между ними.

— Что вы собираетесь делать со связанным человеком, который к тому же стоит на коленях? — спросил я, готовясь вступить в драку. Мы направили фонарики в лицо друг другу, и злобный оскал заместителя генерального директора испугал меня.

— Идите сюда, Рустэв, мы должны при всех условиях сохранять хладнокровие! — закричал Макгэнтер. — У меня к вам еще вопрос, Сен-Раме: кто в вашей системе — если генеральная дирекция целиком должна посвятить себя благополучию отдельных лиц, условиям их труда, их информации и т. д. и т. д., — кто будет заниматься cash-flow?

— Хороший второразрядный администратор вместе с компетентным и преданным финансовым директором вполне справятся с этим.

— Ловко придумано, нечего сказать! — воскликнул Макгэнтер. — Ну ладно, оставим это… Вернемся к вашим объяснениям, они кажутся мне совершенно неубедительными, а ваше заключение просто наивным. Значит, так: мы вас развяжем, вернемся наверх и разойдемся. А завтра вы дадите интервью, в котором объявите, что благодаря вашей гениальной идее этой ночью был сделан решительный шаг вперед и создан новый метод управления гигантскими американскими и транснациональными компаниями! Положительно, Сен-Раме, вы невменяемы! А вы что об этом думаете, господа?

— Он невменяем, — подхватили все.

— Сен-Раме, я предлагаю вам признаться, что с некоторых пор вы страдаете жестокими мигренями, что вам изменяет память, что подчас вы теряете контроль над собой. Если вы признаетесь, мы вернемся наверх и заставим вас подписать заявление, где все это будет изложено. Запрещаю вам выставлять себя напоказ перед западным миром: вы были генеральным директором «Россериз и Митчелл-Франс», и ваша репутация менеджера имеет мировую известность. Если вы публично отречетесь от того, перед чем все мы преклонялись, вы нанесете сокрушительный удар нашей компании, вы посеете сомнение в умах сотен миллионов представителей нового поколения, уже смущенных революционерами и подвергающих сомнению достоинства нашего общества. Если уж вы, Сен-Раме, виднейший представитель нашей администрации, поддались сомнениям, тогда и вправду все ценности нашего общества будут уничтожены. Мы воплощаем эти ценности, Сен-Раме, и мы должны их защищать. И для вас лучше всего сделать правильные выводы из событий, которые вы не сумели удержать под своим контролем. Лучше вам удалиться, Сен-Раме, подать в отставку, сославшись на плохое здоровье, компания оставит вам квартиру, которую вы занимаете, или даст равноценную и выплатит исключительно высокое вознаграждение. Ну, решайтесь же, Сен-Раме, дьявол вас побери!

— Вы не заставите меня сказать то, чего я не думаю, — твердо заявил бывший генеральный директор.

И тут послышался голос Берни Ронсона, он прозвучал зловеще:

— Существуют тысячи способов заставить людей говорить, Сен-Раме, и я знаю некоторые из них.

На сей раз никто не поддержал его. Я оледенел, услышав эти слова, и подумал было, что такая жестокость может вызвать сочувствие к Сен-Раме. Однако молчание длилось недолго. Макгэнтер заговорил первым:

— Я был бы чрезвычайно огорчен, если бы пришлось прибегнуть к таким крайним мерам, но тут затронуты высшие интересы моей компании. Я решительно не желаю, чтобы нас подвергли осмеянию и перестали нам доверять из-за генерального директора нашего французского филиала. Сен-Раме, заклинаю вас согласиться.

— Мне думалось, что я хорошо знаю вас — тех, кто сидит в Де-Мойне, — сказал Сен-Раме сдавленным голосом, — в газетах даже писали, что я — европейский менеджер, лучше всех усвоивший ваши методы и технику, но это неверно. Вы окружили себя убийцами; деньги, прибыль, финансовое могущество помутили вам разум, Вы исказили и извратили интеллектуальное и моральное наследие молодой Америки, вы недостойны ее.

— Вы говорите как коммунист, Сен-Раме, замолчите!

— Я говорю как человек, который понял, что он попал в гораздо более опасное положение, чем он рассчитывал. Вы бесноватый, Макгэнтер, и то, что писали о вас крайне левые авторы, как видно, объективная истина: вы бесноватый, и Ронсон, ваша правая рука, тоже. Что касается тех, кто окружает вас сейчас, — вы не можете хорошенько рассмотреть их, они опускают свои фонари, так как боятся, что я посмотрю им в глаза! Все они трусы! Это представители никчемного поколения, им было двадцать лет в ту пору, когда их лежащая в развалинах страна была возрождена руками старших, уцелевших в лагерях и на войне; эти люди живут в рабской покорности, без идеалов и слишком быстро жиреют, их дети им этого не простят! Они безвольны и раздражительны, эгоистичны и сладострастны! Для них важным событием в жизни, целым переворотом в их жизни является изменение меню в их излюбленном ресторане! Успокойтесь, господа! В тусклом свете фонарей я вижу только ваши силуэты, но я читаю в глубине ваших жалких душонок: вы боитесь! Боитесь Макгэнтера, боитесь Ронсона, боитесь и меня! Я вас пугаю хотя я связан и стою на коленях, вам хочется, чтобы я объявил себя сумасшедшим, и тогда вы вздохнете с облегчением!