Облетая солнце - [4]

Мне тогда едва исполнилось пять лет. В памяти отпечаталось, как мама и Дики садятся в проходящий поезд до Найроби, нагруженные огромными чемоданами из парусины, в дорожных башмаках и даже с носовыми платочками.

Белое перо на маминой шляпке задрожало, когда она поцеловала меня, велев не плакать и высоко держать голову. Она сказала, что уверена, что со мной все будет хорошо, потому что я большая, и сильная девочка. А если я буду себя хорошо вести, она пришлет мне коробку лакричных конфет и засахаренных груш из магазина на Пикадилли, которыми я могу ни с кем не делиться.

Я смотрела, как поезд черной гусеницей уползает вдаль, не веря, что она на самом деле уехала. Даже когда последний дребезжащий вагон исчез за далекими, желтыми холмами и мой отец повернулся ко мне и протянул руку, приглашая вернуться на ферму, я все еще надеялась, что это ошибка, ужасное недоразумение, которое вот-вот разрешится. Мама и Дики сойдут с поезда на следующей станции или повернут назад в Найроби и уже утром вернутся.

Они не вернулись. Но я все равно продолжала ждать. Я то и дело поглядывала в окно на верхушки холмов и прислушивалась, не идет ли поезд. Несколько месяцев от матери не было известий. Она не прислала даже коротенькой телеграммы. А потом доставили конфеты.

Коробка была тяжелой. Сверху округлым почерком матери было написано мое имя — Берил Клаттербак. Взглянув на надпись — на знакомые провалы и завиточки, — я разрыдалась. Я поняла, что значит этот подарок. Больше нельзя было себя обманывать.

Прижав коробку к груди, я убежала на конюшню и спряталась в самом дальнем углу. Я ела конфеты без остановки, сколько влезет, пока меня не стошнило.

Вечером, сидя с отцом за чаем, я наконец решилась спросить о том, что мучило меня больше всего.

— Мама и Дики не вернутся, правда?

Во взгляде отца промелькнула затаенная боль.

— Я не знаю.

— Может быть, мама ждет, что мы к ней приедем, — предположила я.

Отец долго молчал.

— Возможно, — нехотя согласился он. — Но наш дом теперь здесь. И я не готов его бросить. А ты?

Выбор, предложенный мне, был трудным. Отец спрашивал меня не о том, хочу ли я остаться с ним, — это решение было принято давно. Он хотел знать, смогу ли я полюбить то, что окружало меня, так же, как любил он. Смогу ли я отдать сердце этому месту, даже если мать никогда не вернется.

Что я могла сказать в ответ? Я смотрела на пустые шкафы и вспоминала вещи, которые хранились в них, а теперь исчезли — четыре фарфоровые чашки с золотым ободком, любимое янтарное ожерелье матери с крупными бусинами, — они так забавно стучали, когда она его надевала.

Отъезд матери оглушил меня. Я чувствовала боль, пустоту и растерянность. Я не знала, как мне забыть об этом, а отец не знал, как меня утешить.

Он взял меня за руки и усадил на колени — неуклюжую и, как обычно, неумытую. Некоторое время мы молча сидели, обнявшись.

На окраине леса тревожно закричала стая даманов. У огня спали наши охотничьи собаки, одна из них подняла ухо, а затем снова положила голову на лапы. Вздохнув, отец подхватил меня под мышки, быстро поцеловал следы высохших слез на щеках и поставил на ноги.

Глава 2

На языке суахили слово «mivanzo» означает «начало нового». Но прежде должен наступить конец — черное, глухое дно, — и лишь затем забрезжит свет.

Чем-то подобным стал для меня отъезд моей матери, хотя сразу я этого не поняла. Я еще долго грустила и плакала по вечерам, чувствуя растерянность и досаду.

Развелись ли родители? Любила ли меня мать, скучала ли по мне? Как она вообще могла меня бросить?

Я не отважилась задать эти вопросы отцу. Он и так был не особенно ласков со мной, как другие отцы, и я не решалась бередить его рану.

Но потом неожиданно жизнь моя переменилась к лучшему. Вот как это произошло. В окрестностях леса Мау, находящегося на наших землях, жили несколько семей племени календжин. Аборигены ютились в обмазанных глиной плетеных хижинах, окруженных колючим частоколом. Эти люди как-то сами заметили маленькую беспризорницу и решили помочь мне.

Старейшина племени торжественно обмахнул меня руками, произнеся заклинание, — словно стер прошлое, — и привязал мне к поясу ракушку каури. Она болталась на кожаном ремешке как напоминание о «раковине», скрытой внутри меня, и отгоняла злых духов.

В племени календжин всегда поступали так, когда рождалась девочка. Я же была дочерью их белого господина, бвана. Но в их представлении произошло нечто противоестественное, и это нужно было как-то срочно исправить.

Ни одна африканская мать не бросит свое дитя. Я была здоровой и вполне симпатичной, хоть и слабенькой. И вот мои новые африканские друзья «отменили» мою прежнюю жизнь и предоставили мне новый шанс, дав имя Лаквет, что означало «очень маленькая девочка». Я и правда была хрупкой, с острыми коленками и непослушной копной светлых волос.

Новое имя и новое место помогли мне стать сильнее. От постоянного бега вверх и вниз по холму в деревню и обратно мои ноги окрепли. Теперь я знала все отдаленные уголки нашей земли, которых прежде боялась, так же хорошо, как полоски на шкуре зебры, служившей мне покрывалом.