Облава на волков - [16]

С Радкой они не виделись со свадьбы. Тетка Груда подстерегала ее у колодца или у бакалейной лавки, но не могла удержать больше чем минуту. Все хорошо, чего мне сделается, говорила Радка и спешила домой. Во время этих коротких встреч она ни разу не взглянула матери в глаза и не рассказала ничего о себе. Она сильно исхудала и лицом и телом, так что с трудом удерживала на плечах полные ведра. Тетка Груда возвращалась домой заплаканная и говорила мужу, что с Радкой творится неладное. Он ничем не показывал, слышит ли он и понимает ли, что она говорит, смотрел в сторону или выходил из комнаты. Но тетка Груда не оставляла его, шла за ним по пятам и причитала:

— Сживут ее со свету эти люди, до смерти уморят! На лице одни глаза остались, худая, ровно тростиночка. Пойди за ней, Калчо, приведи домой!

Однажды, когда она говорила ему это, он схватил ее за руку и показал на дверь.

— Не ори! — сказала по привычке тетка Груда. — Ох, боже, сама не знаю, что говорю! Чего ты хочешь-то?

— Бубубу ал в-ва! — промычал он, делая какие-то знаки руками, а на глазах его выступили слезы.

— Мне пойти?

— Ммм! А-ха!

Тетка Груда накинула на плечи шаль и вышла, а он пошел в амбар набрать кукурузы для кур. Положил в лохань несколько початков и не успел войти в дом, как ударил церковный колокол. Звон толкнулся о стену амбара и затих. Калчо Соленый посмотрел в сторону церкви и увидел, что высоко в небе кружит большая стая голубей. Они выписывали над селом широкие круги, и при каждом повороте на их крыльях вспыхивали лучи заката. Калчо Соленый стащил с головы шапку и подумал: «Кто ж это помер, царствие ему небесное!» Колокол ударил еще раз, Калчо вошел в дом, сел у печки и принялся лущить кукурузу. За стеной, в сенях, словно кто-то заскулил, дверь медленно открылась, и на пороге появилась тетка Груда с шалью в руках.

— Скончалось дитятко наше, Калчо! Радка отдала богу душу!

Солнце уже закатилось, когда Калчо с женой вошли в дом Жендо. Жендовица, в слезах, встретила их во дворе. Она была дома одна и не смела зайти к покойнице. Жендо не было дома, а Койчо вот уже несколько месяцев служил в армии.

Радка лежала на боку, с разметавшимися волосами, в углу комнаты, куда она сползла с постели в предсмертной своей муке. Калчо Соленый подошел к ней, взял на руки и, вместо того чтобы положить на кровать, понес к двери. Обе женщины смотрели на него молча, и только когда он пнул ногой полуприкрытую дверь и вышел во двор, Жендовица завыла, как волчица:

— Сва-ат, не забирай нашу сношеньку, не то душа ее не найдет покоя!

«Никогда не была она вашей, ни живая, ни мертвая», — хотел сказать Калчо, но не мог. Всадник на коне загородил собой ворота, проступая точно черный памятник на фоне закатного зарева. Калчо Соленый пролез боком между лошадиной головой и столбом ворот. Он словно бы и не заметил всадника, но тот его окликнул:

— Ты что это делаешь?

Калчо Соленый, не услышав его, пошел по улице. Жендовица, завидев мужа, схватила его за ногу и завопила в истерике:

— Унесли! Унесли! Верни ее, верни, осрамили они нас!

Жендо пнул ее ногой в грудь и направил коня во двор. Там он резко соскочил с коня, вернулся к воротам, схватил жену за руку и потащил в дом. В эту самую минуту моя бабушка несла домой охапку хвороста. Услышав плач, она подбежала к калитке. «Гляжу, Калчо несет какого-то ребенка, а Груда идет за ним и плачет, как по покойнику, — рассказывала она позже. — Я подошла — глазам своим не поверила. Калчо-то Радку несет, как дитя малое. Личико ее у него на плече, волосы распустились, ему до пояса свешиваются. Накануне я ходила к Жендовице, сковороду им вернуть, а заодно и Радку повидать. Они как разодрались на свадьбе и не ходили друг к дружке, вот меня Груда все и подбивала, сходи, мол, посмотри, как там Радка, а что увижу и услышу, так чтоб ей сказать. Да хоть бы и не ходила я к ним, все и так известно было. Дома у нас стена к стене, кто у нас чихнет, они слышат, у них кто зевнет, нам слышно. Смотрю я на Радку, все больше лежит, свернется, как котенок, под одеялом, и не шелохнется, словечка не скажет. Что с тобой, девонька, говорю, а она смотрит вбок и не отвечает. И каждый раз так…»

Бабушка бросила хворост на землю и, как была, в домашнем платье, пошла за теткой Грудой. Обе заголосили, к ним присоединились еще несколько старых женщин. Калчо Соленый шел впереди, как живую держа в объятиях мертвую дочь, под его тяжелыми шагами потрескивал тонкий ледок, над притихшим селом разносился зловещий звон церковного колокола. В доме женщины подбросили в очаг дров, наполнили водой бак и поставили его на огонь. Чужие скоро разошлись, у очага остались бабушка и тетка Груда. Когда вода согрелась, они положили покойницу в большое корыто и стали ее раздевать. Тело ее было еще смуглым и гибким, словно живым, и таким маленьким, что она походила на уснувшего десятилетнего ребенка. От поясницы вниз, до самых икр, тело было залито густой черной кровью, кровью пропиталась и рубаха. Женщины горестно переглянулись, и бабушка сказала:

— Выкинула, бедняжечка…

Тетка Груда закричала так пронзительно и жутко, что бабушка испугалась и, не зная, что ей делать, стала креститься и бить себя кулаками по голове. Она не должна была напоминать о страшном и постыдном прошлом мертвой девушки, и бабушка проклинала себя за кощунственные слова. Пока женщины обмывали покойницу, одевали в чистую одежду и переносили в комнату, они не сказали друг другу ни слова. Все так же молча, переговариваясь лишь взглядами, положили покойницу на кровать, устроили ее голову на подушке и укрепили в руках горящую свечу. Запахло воском, ладаном и сухим базиликом, и таинство смерти, непререкаемое и миротворное, воцарилось в комнате.