Облава на волков - [148]

Наши острословы с большим интересом следили за его словотворческими усилиями и, два раза услышав от него это выражение, тут же присобачили его к его честному имени.

Николин Миялков и Калчо Соленый мелькнули, как призраки, и исчезли в чаще, а он подошел к высохшему обрубленному стволу и утоптал возле него снег. Он уже не первый год становился в засаду в этом месте и всегда уходил с добычей. Сверху здесь спускалась узкая просека, и вспугнутые животные бежали по ней вниз. Он так хорошо маскировался за сухим стволом, что даже кабаны его не замечали и подходили на десять шагов. Два года назад он убил в этом месте самца с огромными клыками (золотыми, как выяснилось впоследствии) и подарил их Стояну Кралеву. Роща была небольшая, но дичи в ней водилось много. Кроме зайцев, в последние годы развелись косули, появились фазаны, а за ними и лисы. Перебралось откуда-то и два стада кабанов, которые после уборки кукурузы оставались зимовать в Преисподней возле луж, питаемых родником. Поздней осенью попадались вальдшнепы, привлеченные влагой, пролетали большие стаи диких голубей, и тогда лес превращался в небольшой, но богатый охотничий заповедник. Птицу били и влет, а при охоте на крупного зверя делились на загонщиков и стрелков. Охотников в селе было восемь человек, четверо шли по лесу, подымали шум, кричали и стреляли, а четверо других стояли в засаде. Делали всего по два захода и никогда не возвращались с пустыми руками. Добычу потрошили под старым дубом, делили мясо на равные части, потом один из охотников собирал в шапку мелкие предметы, взятые у каждого из товарищей, — перочинный ножик, спички, пуговицу или что-нибудь еще, передавал шапку другому, и тот клал предметы на куски мяса. Во время этой церемонии все остальные поворачивались спиной, а потом каждый брал кусок мяса, на который был положен его предмет. Так же честно распределяли и мелкую дичь. Если какой-нибудь фазан, куропатка или вяхирь оказывались лишними, бросали жребий и лишь после этого усаживались под старым дубом отдохнуть. Вынимали из заплечных мешков что у кого было, ракию или винишко, выпивали, и тут начинались нескончаемые охотничьи рассказы.

Иногда, возбужденные выпивкой, охотники устраивали стрельбу по мишеням. Подбрасывали пустые бутылки, стараясь в них попасть, стреляли по газетам и шапкам, а чаще всего избирали мишенью вороново гнездо. Вороны, как известно, живут по сто лет и дома свои, похоже, строят с расчетом на столетие. Гнездо прочно сидело меж нескольких веток на самой верхушке дуба уже много лет. Охотники стреляли в него только осенью, когда оно бывало пустым, и не сумели разрушить его ни крупной дробью, ни жеребьем, словно оно было сплетено из арматурного железа. У каждого из охотников были свои приятные или неприятные воспоминания, связанные со старым дубом. К примеру, в тот самый раз, когда Киро Джелебов убил здоровенного кабана, он допустил промашку, которая могла стоить жизни Стояну Кралеву. Они только было уселись, чтобы выпить и закусить, когда Киро Джелебов нечаянно толкнул ногой свое ружье, прислоненное к дубу. Ружье упало, выстрелив при этом прямо в Стояна Кралева. Заряд крупной дроби прошел на волос от Стояна, вырвав клок из рукава его ватника. Он пощупал свою левую руку, а Киро Джелебов пожелтел, как мертвец. Все вскочили, только Стоян Кралев остался сидеть и попытался спрятать свой испуг за шуткой:

— Смертушка дернула меня за рукав и убралась восвояси. Поживи, говорит, еще.

Киро Джелебов пришел в себя, схватил ружье и так саданул им о дуб, что приклад остался у него в руках.

— Ну и ну, за здорово живешь чуть человека не убил! — воскликнул он и стукнул себя кулаком по голове.

Пока ему в городе приделывали к ружью новый приклад, он продолжал ходить на охоту. Говорил, что в охотничий сезон ему не сидится дома, и стал постоянным загонщиком для всей компании, но в сущности работал на одного Стояна Кралева. Шел прямо на его засаду, кричал, лаял, как гончая, и гнал дичь под его выстрел. После охоты чистил и потрошил долю Стояна Кралева и только после этого садился отдохнуть. Так продолжалось целых два охотничьих сезона. Он помогал Стояну и на винограднике, мастерил ему всякие курятники и клетки для птиц и наконец стал приглашать в гости, все под предлогом, что хочет замолить грех, чуть не случившийся под старым дубом. Он не чувствовал за собой никакой вины, хотя тот неприятный случай действительно мог стоить Стояну Кралеву жизни, и все же непрерывно старался убедить его в том, что отрабатывает долг и что в небрежности, которую он допустил, не было умысла. Чем более чуждо было притворство натуре Киро Джелебова, чем больших усилий стоило ему играть роль Стоянова друга, тем старательнее он это ему доказывал. Стоян Кралев за все его щедрые услуги расплачивался коротким «спасибо». Ухаживания Киро были ему не слишком приятны, но он их допускал, потому что тем самым Киро Джелебов, хоть и с опозданием, демонстрировал перед всем селом, кто был повинен в драматическом конфликте, когда-то разыгравшемся между ними. Больше пятнадцати лет ждал Стоян Кралев, когда этот гордый человек склонит голову и снимет с его души немалую вину, о которой пожилые люди все еще помнили и которую не могли ему простить. О тяжких и непреодолимых последствиях этой вины думал сейчас и Киро Джелебов. Внизу, в Преисподней, оседала густая белая мгла, а наверху, вокруг засады, метель бушевала с бешеной силой. Ему казалось, что эта холодная и непроглядная белота кружит ему голову. Если б я не знал его душевного состояния, я не мог бы понять, как это он согласился в такую пору отправиться в лес, тем более что он единственный из группы не понял смысла эпизода с бутылочкой, из которой Калчо Соленый не пожелал пить, а потом расплакался. Для остальных это не было загадкой, так как все сидели за свадебным столом тогда, давно, когда Калчо Соленый выдавал свою дочь. И все, как мы уже видели, так или иначе были связаны с этим событием. Но и присутствуй Киро Джелебов на той страшной свадьбе, вряд ли случай в корчме о чем-либо ему бы напомнил. Он пошел в лес не для того, чтобы избавить село от волков, не из солидарности с другими охотниками, а, как он сам думал, чтобы попробовать избавиться от своей тоски.