Облака не тают - [13]

– Подожди. Вместе пойдём. У меня зонтик большой, – крикнул Миша. Подбежал к девушке и раскрыл над нею чёрный зонт.

– Спасибо, – сказала она. «Всё-таки есть на свете люди, которым ты ещё необходима. Хотя и непонятно, зачем», – пронеслось в голове.

– Всегда, пожалуйста. Динка, ты же знаешь, что можешь рассчитывать на меня. Достану для тебя всё, что хочешь, – ответил парень. Он взял её за руку, но она легонько его оттолкнула.

– Миш, на что ты надеешься?

– О чём ты?

– Зачем ты раскрыл этот зонтик?

– Я не хочу, чтобы ты промокла.

– А если я хочу промокнуть? Хочу исчезнуть из этого мира? Что ты на это скажешь? – спросила Гринчук. Она готова была снова расплакаться. Расплакаться от бессилия, от невозможности жить старой жизнью, той жизнью без любви. Без любви ей было тяжело. В настоящее же время с любовью ей становилось ещё тяжелее. Одним словом, страдала. Она глубоко страдала.

– Что случилось? – встревожился Миша. Он никогда не видел в таком состоянии Дину. Он вообразить не мог, что она способна быть злой, колючей, печальной. Он знал её нежной, мягкой, спокойной, доброй и немного серьёзной. Правда, ему не хватало бесбашенности, дикой выходки. Потому он и не слишком расстроился, когда она отказала ему в любви.

– Миш, неужели я выгляжу так, будто у меня что-то случилось?

– Да, именно так ты и выглядишь. Как человек, у которого что-то случилось.

– А куда мы идём?

– В кафе, – сказал Миша. «Надо срочно дать ей выпить чего-нибудь покрепче. Ей необходимо успокоиться, прийти в себя. Что могло произойти? Недавно она вернулась из Праги. Вероника Васильевна говорила моей мамке, что выставка прошла успешно, показывала фотографии. Дина должна быть счастливой. Но она несчастна, и в этом, к сожалению, сомневаться не приходится», – задумался он.

– В кафе? А что мы там будем делать? – спросила Гринчук. Она больше не сопротивлялась, а шла, держась за локоть Миши.

– Будем пить, танцевать. И ты мне расскажешь, как прошла твоя выставка в Праге, – проговорил он.

– Ты же не интересуешься живописью. Забыл, как обозвал меня и всех, кто занимается искусством?

– Дин, ты до сих пор помнишь? Прости. Я после той ошибки десятки раз извинялся. Я же просто не знал, чем ты занимаешься.

– Незнание – это не оправдание.

– Да. Я мерзавец. Но ты простила меня?

– Простила, потому что ты действительно мерзавец. Не все же должны быть инженерами, чиновниками, слесарями. Кто-то обязан развлекать людей, угощать духовной пищей.

– Может быть, ты права. Человек искусства и человек рабочей среды не очень друг друга понимают.

– Вот именно. Ты верно заметил. Не понимают. И мы друг друга никогда не поймём.

Они зашли в кафе. Сели за столик. Дина отчаянно захотела покинуть и своего случайного спутника, и это место. Бежать куда угодно. Лишь бы подальше отсюда, где её душу никто и никогда не разгадает.

14

Дюке узнал адрес Дины. Менеджер предоставил ему всё, что было известно о русской художнице. Бернар облегчённо вздохнул. «Я поеду к ней. И никто не посмеет мне помешать», – радовался он. Но подкрался лёгкий страх.

– А вдруг она не захочет меня видеть? Прошло столько времени. Нет. Я не переживу это. Слишком люблю Дину, чтобы вынести отсутствие любви с её стороны. Ладно, приеду и там, на месте решу. Мы должны быть вместе, должны быть счастливы. Иначе Карлов мост – обманщик, – произнёс директор галереи. На мгновение он оставил чемодан, в который складывал вещи. Принялся размышлять над тем, как сообщить Гринчук о себе, о любви. Волнение мешало сосредоточиться. И он отпустил тревожные мысли. «Потом придумаю. Потом, когда приеду туда», – сказал он.

Следующим днём Дюке не удалось вылететь. Рейс «Париж-Москва» был задержан, потом и вовсе отменён. Он поменял билет с неудачного понедельника на среду, однако и среда выдалась неблагоприятной. Затем появились неотложные дела, которые неизвестно откуда раскапывал его заместитель. Франсуа преподносил их с едва уловимой усмешкой. Раскланивался перед Бернаром и исчезал, удовлетворённый озадаченным видом начальника.

Осень выдалась очень прохладной. Почти ежедневные дожди вынуждали Дину сидеть дома. Её это вполне устраивало. Она не любила уличную жизнь. Дома девушка чувствовала себя в безопасности. Правда, нынешняя безопасность была относительной. Сердце художницы раскололось на стёклышки. Склеить невозможно, потому что каждый раз выступает кровь, как только прикасаешься к осколку. Конечно, рана была не снаружи, а внутри. Там всё болело от невидимых порезов.

Гринчук забросила писать. Пражский пейзаж не давал покоя. Небо получилось отменным. Облака как снежинки, готовые вот-вот растаять. Именно облака Чехии пробудили в ней жгучую тоску по тому дню – дню знакомства с Бернаром. Она отставила картину к стене, чтобы не видеть, как затягивает её к себе нежный мир на холсте. Может быть, когда-нибудь она закончит эту работу. Только не теперь. Депрессия нарастала. И Дина не выдержала. Она купила таблетки.

Художница сидела на скамье в парке. Рядом стояла бутылка минеральной воды. В правой руке она держала упаковку сильных снотворных. Их продают в аптеке по рецепту. Но Дине удалось приобрести. Она поплакалась, пожаловалась, что её тёте они нужны, что принимает она их уже много лет, а сейчас не смогла прийти сама и попросила её купить. Провизор отпустила одну пластинку. Дина не могла выпить их дома. Ведь её безрассудный поступок увидела бы мама и спасла её. А она не хотела спасения. У неё не было больше сил жить без любви Дюке.